Борьба за господство - Андрей Викторович Стрелок

В одно мгновение сознания в комнате словно дрогнули. Охранники дернулись, один шагнул вперед, но тут же схватился за голову. Вадим ощутил, как чужая воля пытается вломиться вглубь, раздавить, заставить подчиниться.

Анджей действовал мгновенно. Не раздумывая несколько раз пнул психа под дых и по голове. Поток сигналов сразу ослаб, в ментальном фоне стало тише, словно кто-то убавил громкость в десятки раз.

— Лежать бояться, тварь! Хоть пикни своим радио, я тебе пальцы отрежу.

Вадим шагнул к Анджею и процедил сквозь зубы:

— Ты поаккуратнее, это не мешок с картошкой, а ценный образец.

Нижинский посмотрел спокойно, ни на секунду не смутившись.

— Иначе оно не замолкает. Этот псих сразу начал давить. Так проще.

Вадим хмыкнул, но возражать не стал. В его собственных висках еще звенело, и он прекрасно понимал, что Анджей сделал правильно. Исаев, наоборот, наклонился ближе, рассматривая пленника, как редкий экспонат. Глаза его буквально горели.

— Живой альфа… — пробормотал он. — Полноценный.

Вадим хмыкнул:

— С башкой он явно не дружит.

Он снова перевел взгляд на Скрипача. Тот приходил в себя, глаза его метались по сторонам, улыбка возвращалась, а в ментальном фоне уже снова пробивались рваные сигналы, будто кто-то пытался играть на расстроенном инструменте.

— Ну что, Анджей, — сказал Вадим. — Теперь рассказывай, показывай детально, ничего не упуская. Что за декорации к фильму ужасов вы там видели в Пскове? Пусть все узнают, какая тварь перед нами.

Анджей выпрямился, провел рукой по лицу, будто собираясь с мыслями, и закрыл глаза. Его сознание на секунду потянуло в сторону роя, и через миг по ментальному полю пошла первая волна образов.

Вадим сразу ощутил это. Перед глазами вспыхнула чужая память — улицы Пскова. По ним бежали толпы ходоков, а за ними двигались твари, которых до этого никто никогда не видел. Сросшиеся женщины, превращенные в многоножку, чьи крики вплетались в один бесконечный вой. Человек, разорванный и перестроенный так, что его собственные легкие работали как меха для волынки, выплевывая в пространство жуткие звуки.

Картинка сменилась. Внутри филармонии стены дышали биомассой. Люди, вмурованные в живую плоть, десятки лиц, которые синхронно кричали и просили об одном — убейте. В ментальном фоне эти просьбы звучали еще громче, чем в реальности. Даже закаленные ульевые воины рядом с Анджеем тогда вздрогнули, хотя они видели многое. Исаев прижал кулак к губам, словно пытаясь удержать рвотный рефлекс, и прошептал:

— Боже… Это слишком.

Вадим стоял неподвижно. Он не показывал эмоций, но внутри все кипело. Рой пробивала дрожь от увиденного. Даже самые равнодушные, даже те, кого уже давно мало чем можно было удивить, ощутили отвращение и ненависть. Анджей открыл глаза и коротко сказал:

— Вот это он сделал со своим городом.

Ментальный фон еще вибрировал, доносились обрывки криков, и на мгновение весь рой словно завис в молчании. Вадим скривился, выплюнул одно слово:

— Мразь.

Скрипач зашевелился на полу, глаза его сверкнули, и в поле пробился новый сигнал — сбивчивый, но в нем чувствовалась гордость. Он будто наслаждался тем, что все видели его творение. Анджей дернулся было снова ударить, но Вадим поднял руку, останавливая его.

— Подожди. Пусть скажет.

Скрипач дернулся, поднял голову, и на его лице появилась растянутая в улыбке гримаса. Глаза смотрели не на людей в комнате, а куда-то сквозь них. Вадим наклонился вперед и сказал:

— Говори. Кто ты и зачем устроил тот ад в Пскове?

Скрипач усмехнулся. Его голос был сиплый, но в нем слышался какой-то странный азарт.

— Ад? Нет… Это музыка. Я создал гармонию из хаоса. Люди кричали, стонали, умирали, но в этих звуках был ритм. Хронофаг лишь дал мне инструмент, превратил в творца.

Анджей скрипнул зубами.

— Ты из людей делал инструменты, урод. Ты превращал их в мясные трубы и орущие многоножки. Это не музыка.

— Это искусство, — перебил его Скрипач, глаза загорелись. — Вы ничего не понимаете. Скрипка из жил, орган из легких, хор из сотни голосов, слитых в один поток… Разве это не шедевр? Никто до меня не смог бы так. Я услышал в них то, что они сами не слышали!

Вадим резко оборвал:

— Это садизм, а не шедевр. Ты искалечил оставшихся в городе людей.

— Город был пуст, — отмахнулся Скрипач. — Всех ждала смерть, заражение косило их, надежды не было. Я подарил им смысл, я превратил их конец в неповторимое музыкальное произведение. Их боль стала аккордом, их тела — инструментами.

Анджей шагнул ближе, склонился над ним и процедил:

— Ты бездарный мясник, а не музыкант.

Скрипач закашлялся, но продолжал говорить, будто не слышал оскорбления:

— Хронофаг не изменил меня. Он лишь снял маску, дал голос тому, что было внутри. Я всегда чувствовал эту музыку. Слышал ее в звуках города, в гуле улиц, в ритме шагов толпы, а теперь я могу творить по-настоящему.

— Значит, — усмехнулся Вадим. — Все это было в тебе и до заражения?

— Да, — гордо сказал Скрипач. — Вирус только раскрыл мою сущность. Сделал возможным то, что раньше было лишь мечтой.

Анджей повернулся к Вадиму:

— Слышишь? Ему и оправдываться не надо, он гордится тем, что сотворил.

Вадим кивнул, снова посмотрел на пленника.

— Ты называешь это музыкой. Но никто, кроме тебя, не слышит в этом ничего, кроме боли и ужаса.

Скрипач заулыбался шире, глаза его блестели безумием.

— Конечно. Они не понимают. Даже вы, чужие, не понимаете. Но я слышу хор. И хор будет звучать, пока я жив!

Анджей присел на корточки напротив пленника и холодно посмотрел ему в глаза.

— А я покажу тебе, чем твоя «„музыка“» кончилась.

Он не стал говорить больше. Просто открыл поток памяти, и в ментальном фоне развернулись картины. Огонь, пожирающий биомассу. Твари, которые выли и корчились в пламени. Та самая «„скрипка“» с простреленной головой. Улей рушится, превращается в обугленные руины с прожаренной дочерна монокультурой…

Скрипач сначала застыл, потом вдруг истерично вскрикнул и дернулся вперед, будто хотел вцепиться в Анджея зубами. В тот же миг в ладони Нижинского вспыхнуло свечение — выстрел плазмоида угодил пленнику прямо в колено. Резкий запах паленого мяса ударил в нос, Скрипач завыл, захрипел, по радиотелепатическому каналу пронесся отчаянный вопль боли.

— Варвары! — заорал он, катаясь на полу. — Вандалы! Вы уничтожили величайшее произведение искусства! Вы убили симфонию, которую никто никогда больше не повторит!

Он бился, как одержимый, голос его срывался.

— Вы сломали хор! Сожгли орган! Вы — вредители! Примитивы! Свиньи в грязи, которым жемчуг