Дассария - Абай Тынибеков

спасает кому-то жизнь. Вот и Тимей спас меня. Знаешь, Муццуй, о чём я подумала? О реке. Не о какой-то реке, а так, вообще о реке. Он вытащил меня из реки, когда я тонула. Можно сказать, что и из реки, и из рабства. Ты по реке вывел меня на свободу из заточения. Странно всё. Река явно имеет какое-то тайное значение в моей судьбе. С ней теперь многое меня связывает. Даже не знаю, бояться или преклоняться перед ней. Наверное, всё же будет правильным второе. Как думаешь?

– Раз она не сделала тебе ничего плохого, то и страшиться её не нужно. Для одного она просто поток воды, для другого – нечто большее и значимое. Кто-то вспоминает о ней только тогда, когда его одолевает жажда и желание добыть рыбу, а вот ты помнишь и думаешь о ней как о спасительнице. Это хорошо, – Муццуй задумчиво посмотрел на Тафуц и замолчал.

Они оба понимали, что пора выдвигаться в дорогу, но им очень хотелось продолжить эту добрую беседу, подольше посидеть в этом месте, не торопясь провести время в обществе друг друга.

«Когда ещё доведётся мне вот так тепло и спокойно пообщаться с такой умной и красивой женщиной, ставшей почти родной, словно сестра?» – думал Муццуй.

«С ним мне хорошо, надёжно и легко. Он очень чуткий, внимательный и великодушный человек. Жаль, если он не согласится остаться в земле саков, рядом с нами, с Тимеем и со мной. А ведь он мог бы стать нам настоящим братом», – думала Тафуц.

– Здесь могут быть дозоры? – спросила она после долгого молчания.

– Не думаю. Свежих звериных следов много на земле. Птица не пугана. Опять же поблизости нет большой воды, – по-охотничьи рассудил он.

– Давай побудем в этом месте. Разведём костёр. Я приготовлю горячую еду, – предложила она.

– Я не против, – улыбнулся он.

Для них эта ночь пролетела как один миг. Они наслаждались пищей, с интересом рассказывали о своей прошлой жизни, с удовольствием слушали друг друга, без стеснения задавали вопросы и охотно отвечали на них, шутили и смеялись, грустили и сопереживали, говоря о настоящем, рассуждали о будущем. Их души постепенно облегчались, в сердцах зарождалась былая радость, головы наполнялись светлыми помыслами. Казалось, что они впервые прозрели и ясно осознали, что они ещё очень молоды и их жизни только начались. Они узнали многое друг о друге, сделали столько приятных открытий, что к утру им уже казалось, что они всегда были знакомы. Уставшие, но очень довольные состоявшимся общением, ближе к заре они крепко уснули у потухшего костерка.

* * *

Тафуц проснулась после полудня. День был пасмурный. Небо заволокло низкими серыми тучами. Муццуй спал. Она взяла его шубу, осторожно, дабы не потревожить его, укрыла, при этом заметив на его губах засохшую кровь.

«Нужно спешить. Ему стало значительно хуже. Он не показывает своей измождённости, но это видно. До сакских земель остался всего один переход. Оттуда до ставки ещё три дня пути. Как только увижу наши первые дозоры, попрошу их найти повозку для него. Верховая езда даётся ему с огромным усилием. Он, конечно же, терпелив, но силы его не беспредельны, и это не может продолжаться слишком долго», – встревоженно подумала она.

Тяжёлые редкие капли упали на землю.

Муццуй открыл глаза.

– Как ты? – склонившись над ним, спросила Тафуц.

– Хорошо. Смотри, никак гроза собирается? – он поднялся на ноги, подставляя ладони дождю.

– Тогда, может, тронемся в путь, не дожидаясь ночи? – поинтересовалась она, убирая вещи.

– Тафуц, накинь на себя медвежью шкуру. Обвяжись поверх неё ремнём. Голову прикрой. Становится холодно. Скоро задует сильный ветер. Когда он пройдёт, начнётся ливень, – быстрым шагом направляясь к лошадям, повелел Муццуй.

Вскоре она убедилась в его правоте. Шквальный ветер пронёсся низко над землёй, сметая всё на своём пути, пригибая кусты и деревья, поднимая клубы пыли. Как только он стих, причудливыми изломами засверкали молнии, тут же загрохотали небеса и начался ливень. Несмотря на ненастье, сытые кони шли бодро, уверенной поступью. Муццуй часто останавливался, подолгу вглядываясь под ноги. Сплошная дождевая стена мешала ему определять верное направление. Дневной свет померк в объятиях ниспадающей влаги. Стало совсем темно. Муццуй сбавил ход и через какое-то время замер. Тафуц подвела коня ближе к нему.

– Не могу понять, куда мы попали, – повернув к ней голову, выкрикнул он.

Она оглянулась по сторонам, но ничего не увидела. Стало понятно, что они заблудились.

«Ещё этого нам не хватало. Прошлой ночью нужно было идти, не теряя времени. Это я испортила всё своими разговорами. На хуннов бы теперь не выйти», – Тафуц с досадой корила себя.

– Ничего, постоим, подождём, – Муццуй пытался взбодрить её.

Ливень усилился. Холодные струйки стали проникать под одежду.

«Ну надо же такому случиться! Если Муццуй промокнет, то он больше не сможет держаться в седле», – Тафуц уже злилась на себя и на непогоду.

Как долго они стояли, они уже не могли понять. Время будто остановило своё течение вместе с ними. Они уже не знали, завершился ли день и настала ли ночь. Кони, пофыркивая, низко опустили головы и изредка порывисто мотали ими, встряхивая слипшиеся гривы и разбрызгивая сочащуюся по ним влагу. Муццуй и Тафуц, плотнее укутавшись в шубы, погрузились в дремоту. Дождь то стихал, то вновь набирал силу, обрушивая потоки воды. Молнии сияли всюду ослепительными ярко-белыми ветвистыми всполохами, на мгновения выхватывая серые клочки небес и земли. Раскаты грома настолько сильно сотрясали всю округу, что заставляли всё живое невольно вжиматься в подножную твердь. Гроза бушевала вольготно и всевластно, показывая свою невероятную мощь.

Тафуц вздрагивала при каждом новом грохоте, но усталость брала своё и одолевала страхи. Приходя в себя, она сразу же засыпала. Её посещали обрывки каких-то неприятных путаных видений. Порой ей казалось, что она стоит среди высоких гор и видит, как на неё летят огромные глыбы. Тут же всё быстро менялось, и ей уже казалось, что она тонет в ледяной воде. Странным было то, что она не ощущала особой угрозы для себя, но при этом одно и то же настойчивое тревожное предчувствие не покидало её, постепенно заполняя собой всё нутро. Вконец обессилев, она уже не могла нормально соображать, отчего её разум стал воспринимать творящееся то как сон, то как явь. Как бы там ни было, но всё происходящее перед её внутренним взором повторялось снова и снова, пока она не уловила каким-то слабым наитием, что её душу наполняет чувство беды, отвратить которую, к сожалению, она почему-то не могла. От