Восьмерки - Джоанна Миллер

отцовское письмо в карман жакета, берет тост и скромно кладет на него немного масла и мармелада. Дома она намазала бы вдвое щедрее, но уже заметила, что некоторые девушки здесь внимательно следят за подобными вещами.

— Мама будет занята с важными людьми, но папа пообещал пригласить меня на ужин.

— Я всегда мечтала встретиться с настоящей суфражисткой, — говорит Дора. — Ее арестовывали?

Беатрис кивает:

— О, маму арестовывали восемь раз, и дважды она попадала в Холлоуэй[17]. В первый раз она бросила кирпич в окно торговца картинами на Риджент-стрит и отсидела неделю. Во второй раз забралась на крышу и бросила кусок шиферной черепицы в асквитский поезд. За это она получила пять недель.

Девушки, завтракающие по соседству, прерывают свое занятие и прислушиваются. Ложки перестают звенеть, чайные чашки зависают в воздухе. Суфражистки считаются в женском колледже общим достоянием, и Беатрис уже привыкла к поклонению, которым окружена Эдит Спаркс.

— Во второй раз она объявила голодовку, и ее кормили насильно. Ее рвало кровью. По ее словам, это было для нее самое страшное унижение в жизни. Хуже родов. Она потеряла сознание, ударилась головой и очнулась в лазарете. Мученическая смерть им была не нужна, поэтому ее выпустили раньше срока.

— Ужас какой, — отзывается Марианна. Лицо у нее бледное, но вид уже не такой затравленный, как четыре дня назад.

— О, она была в восторге от такого внимания! — Беатрис наливает себе еще чая, подавляя зевок. — Мама ужасно гордится своей медалью за голодовку — говорит, это ее величайшее достижение за всю жизнь.

— Ну, все-таки… Вам тогда, наверное, нелегко пришлось, — предполагает Марианна. — Ужасно одиноко было, да?

— Я привыкла. Она и так редко бывала дома. Мной занимались няня и учителя. Мама нисколько не скрывает, что не создана для материнства. Часто говорит, что никогда не хотела иметь детей.

На мгновение все умолкают.

— Боже мой! — вздыхает Дора.

— А ваш отец поддерживает суфражизм? — спрашивает Марианна.

— О да, абсолютно. Он обожает маму, хотя и беспокоился, когда они начали действовать под девизом «Дела, а не слова». Ходил за ней повсюду, как тень. Она ведь его вторая жена. Он намного старше ее. Они познакомились в художественной галерее, когда она увлекалась скульптурой.

— А у моей мамы энтузиазм вызывает только теплое молоко за послеобеденным чаем, — рассказывает Дора. — Она считает, что женская борьба за избирательные права — это что-то чудовищное.

— А моей нравится сама идея, но у нее нет ни малейшего желания как-то участвовать в этом, — говорит Отто. — Снимаю шляпу перед вашей мамой.

Поддерживая тему, две первокурсницы, Нора Сперлинг и Айви Найтингейл, развлекают весь стол рассказами о том, как их матери, некогда лучшие подруги, поссорились из-за вопроса о воинствующем суфражизме и с тех пор не разговаривают. Их отцы теперь вынуждены обедать в своем клубе тайно.

Отто это приводит в восторг.

— О, это замечательно, расскажите еще!

Марианна смеется вместе с остальными, и черты ее лица на мгновение смягчаются. Беатрис вспоминает, что у Марианны мама умерла. Может, следовало проявить побольше такта и вообще не поднимать тему матерей? Насколько она успела заметить, Марианна — девушка весьма здравомыслящая, и едва ли это ее задело, но все же не хотелось бы расстраивать новую подругу. Вот бы в Боде нашлась книга о дружеском этикете — в кожаном переплете, с комментариями, зачитанная, с загнутыми уголками страниц на самых важных разделах, таких как «Смерть родителей», — вот тогда она быстро вошла бы в курс дела.

* * *

По пути в свою комнату Беатрис останавливается и разглядывает фотографии в рамках, развешанные по стенам главного коридора. Она быстро находит на них свою мать, окруженную разномастной группой современниц. Все они держат в руках самые разнообразные предметы — от скрипок до хоккейных клюшек. Одна женщина с круглым, как луна, лицом — и единственная, кто улыбается, — прижимает к себе мопса. Эдит Спаркс выглядит совсем молодой: тонкая талия, лоб без морщин. Она стоит рядом со своими подругами — мисс Дэвисон и мисс Рикс. Несмотря на свой вспыльчивый характер, мать никогда не испытывала недостатка в приятельницах, чему Беатрис завидовала. Однако она и представить себе не могла, что дружба состоит из таких простых, обыденных дел: сговариваться идти куда-то вместе, делиться расписанием на день, одалживать вещи. Не то чтобы ей это не нравилось, но такая зависимость друг от друга и постоянное общество других ей в новинку. Иногда ей отчаянно хочется побыть одной — мать, несомненно, сочла бы это слабостью.

— Это все немного в духе Ф. Т. Барнума[18], правда? — говорит Отто, откуда-то возникшая рядом и внимательно разглядывающая фотографию. — Знаете что? Мы тоже должны сделать такое фото. Портрет «восьмерок», отправляющихся на первую лекцию. У меня в комнате есть «Брауни»[19]. Что скажете?

— Отличная идея, — отзывается Беатрис.

* * *

По дороге из колледжа они заходят в сад, чтобы сфотографироваться. На цветочных клумбах, уже переживших свои лучшие дни, торчат увядшие стебли, пожелтевшие дубовые листья устилают лужайку.

— Встаньте вон там, — говорит Отто остальным. Она очень довольна своим фотоаппаратом, Kodak Brownie № 2 Autographic, — еще одним прощальным подарком Герти. Последняя модель в корпусе, обтянутом черной кожей, с посеребренными деталями и позолоченной окантовкой, к тому же идеального размера — умещается в корзину велосипеда.

Отто устанавливает «Брауни» на садовые солнечные часы и смотрит в видоискатель. Сговорившись с проходящей мимо служительницей, что та нажмет на спуск, она щелкает задвижкой сбоку, и объектив выдвигается вперед на прямоугольниках сложенного гармошкой холста, напоминая часы с кукушкой. Отто подкручивает серебряное кольцо со стрелочками вокруг диафрагмы, выбирает «облачно» и «среднее расстояние», а затем подбегает и встает возле Марианны.

— Улыбочку! — Она подталкивает подруг локтями. — Марианна, к вам тоже относится.

Отто упирает руку в бедро, приподнимает брови на полдюйма и чуть склоняет голову набок. Марианна, стоящая за ее левым плечом, неловко стискивает ладони. От нее пахнет мылом и кофе. Слева от Марианны — Дора, неправдоподобно цветущая, с темными ресницами и безупречной кожей; она замерла, сцепив руки за спиной. С другого края — Беатрис: волосы в беспорядке, пояс врезался в талию, а жакет никак не хочет сходиться на бедрах. Она похожа на веселую кухарку из детской сказки. Еще пару недель назад Отто и представить себя не могла в такой странной компании, но это неожиданное соседство начитает ей нравиться все больше.

Раздается щелчок: затвор спущен. Отто снова подходит к фотоаппарату, открывает заднюю крышку и, как показывала ей сестра, пишет иглой на красной бумаге дату: 11 октября 1920 года.

— Вы собираетесь вступать в какие-нибудь клубы? — спрашивает Дора,