Георг Енач - Конрад Фердинанд Мейер

руки тотчас вытащили Помпеуса за полы халата из каминной трубы и изрубили его топорами. Убийцы непонятным образом прорвались сквозь тесные толпы народа, разбуженного набатом и тотчас окружившего замок, и с наглым ликованием вернулись обратно в Грюш. Они проезжали среди бела дня по улицам Кура, и он сам, Шпрехер, подойдя к окну на громкий топот лошадей, видел эту банду собственными глазами. Енач имел еще смелость поклониться ему с глумливой улыбкой. В полдень он по поручению местных судебных властей отправился с надлежащим конвоем в Ридберг, где нашел Помпеуса Планта плавающим в луже крови, изуродованного, но все еще гордого и великолепного в своем смертном покое. Старый кастелян ни за что не хотел отдать властям топор, которым был убит его господин. Он хотел сохранить его, говорил он, для того часа, когда будет свершаться Божий суд. Очевидно, старик лелеет мечту о кровавой мести. Вдоль стены, у которой лежал труп Планта, он провел большой крестный знак.

Шпрехер заканчивал свое письмо мрачной цитатой из Тацита: «В эти дни, когда добро бессильно, кары, поражающие нечестивых, являются единственными проявлениями воли Провидения…» К этому он добавил еще безутешное восклицание: «Горе тебе, горе тебе, Реция!..»

Этот скорбный вопль не был пустым звуком, как показало ближайшее будущее. После нескольких коротких просветов, посуливших было поворот к лучшему, над Граубюнденом разразились страшные бедствия. Не прошло и года со дня убийства Помпеуса Планта, как Рецию наводнили австрийские и испанские войска. Народ встал как один человек на ожесточенную борьбу, даже женщины и девушки взялись за тяжелое смертоносное оружие.

В один день, когда теснимые врагом жители Заса возносили в церкви молитвы к Всемогущему Богу, в открытую ризницу забрел с луга белый ягненок и предстал подле купели перед вооруженными людьми. Осаждаемый народ узрел в этом божественное доказательство тому, что в этой страшной войне правда на его стороне.

Вождем восстания был Георг Енач. Он продолжал бороться, истекая кровью, и о его сверхчеловеческой отваге слагались легенды. Рассказывали, например, что подле Клостерса он один с тремя товарищами в бою в открытом поле перебил несколько сот австрийцев.

Но превосходство сил неприятеля в конце концов начало подавлять отвагу героических воинов. Вазер все чаще и чаще встречал в Цюрихе бежавших из Реции вождей. Приехали Салис, Рюммель, Виоланд. Только Георг Енач не приезжал. Очевидно, он не мог расстаться со своими горами.

Страх перед могучей Австрией глушил теперь и гостеприимные чувства города Цюриха, никогда дотоле не отказывавшего в убежище изгнанникам. За стаканами вина в погребах цюрихская молодежь бурно приветствовала граубюнденских Теллей, как называли первое время убийц Помпеуса Планта, но вскоре уже очень немногие решались открыто встречаться с ними. Им советовали как можно меньше показываться на людях, для того чтобы в Вене не узнали об их пребывании в Цюрихе. Людей томили тяжелые предчувствия. Надвигавшаяся Тридцатилетняя война бросала впереди себя темные тени…

Вазер обыкновенно ужинал у родителей своей невесты, которую рассчитывал в скором времени ввести в свой дом.

Приходя к своей невесте, он всегда оставлял за дверью все государственные заботы и всей душой отдавался радости жизни. Но в один вечер он ушел подавленный и взволнованный. За ужином у него куски застревали в горле. Его будущий зять, молодой священник, принес из синода потрясающую новость о геройской смерти мученика Блазиуса Александра. Товарищ его по тюрьме обстоятельно сообщал, как он в тюрьме упорно отказывался отречься от протестантской веры и как наконец приговорен был к смертной казни. Перед тем как отрубить голову, ему отрезали правую руку, и он нашел еще в себе силу протянуть палачам левую руку, словно и сам насытиться не мог своим мученичеством.

Надеясь приглушить волнение прогулкой, Вазер, против обыкновения, вышел поздно ночью из дому и пробежался по засыпанным снегом улицам. Вернувшись домой, он, зажигая огонь в прихожей, увидел в оконной нише высокого человека. В тот же миг гость твердыми шагами пошел ему навстречу и положил руку на его плечо.

Это был Георг Енач.

– Не пугайся, Генрих! – тихо и мягко заговорил он. – Я приехал на одну лишь ночь и уйду, как только откроются городские ворота… У тебя найдется для меня место, как когда-то?.. Ты не решаешься пожать мою руку… Она ничего дурного не содеяла, лишь то, что подсказывала ей совесть… Но в Граубюндене делать больше нечего, все погибло… И кто знает, когда там опять возможна будет борьба… Я отправляюсь теперь в Мансфельд… Там, на широком германском поле сражения, вместе с победой или поражением протестантизма решится и судьба нашей родины.

Часть вторая

I

Прозрачное голубое зимнее небо стояло над Венецией и четко отражалось в узком зеркале одного из ее бесчисленных каналов. Тихие воды приняли в себя стройные арки мраморного моста, соединявшего тесный и густонаселенный квартал с Campo dei Frari. Это кладбище примыкает непосредственно к своеобразному величавому творению Николло Пизано, к сверкающему собору Maria Gloriosa dei Frari.

В узкой калитке построенного у самого канала дома по другую сторону моста стоял невысокий, коренастый человек с серьезным обрамленным бородой лицом. Он спокойно следил за бесшумно скользившими под мостом гондолами или разглядывал нищих, завтракавших на ступенях храма. Над его головой, на каменной стене выведено было полукругом огромными черными буквами по-итальянски: «Лоренц Фауш, кондитер из Граубюндена».

Из нарядных гондол, причаливавших к маленькой пристани собора, выходили изысканные женщины, закутанные в мягкие шелковистые темные ткани, в бархатных полумасках, защищавших от холода их нежную кожу. Граубюнденец равнодушно смотрел, как они пробегали маленькое кладбище и исчезали в дверях храма. Но вдруг лицо его оживилось и заиграло. Он увидел под мостом белую как лунь голову старого гребца с загоревшим, обветренным лицом. По его неловким движениям нетрудно было догадаться, что это не здешний, не привычный к лагуне лодочник. В то время как другой, юный настоящий венецианский гребец легко и умело подвел гондолу к ступенькам пристани, старик медленно открыл низенькую дверцу и хотел было помочь молодой женщине с открытым и строгим лицом выйти из гондолы. Но она не взяла протянутой руки и, легко шагнув на ступеньки, пошла не оглядываясь к собору.

Прежде чем старик успел выйти из лодки вслед за своей госпожой, Лоренц Фауш с засветившимся радостью лицом уже стоял перед ним и поздоровался на родном языке.

– Bun di! (Добрый день!)

Но старик едва удостоил его вниманием, на попытку завязать знакомство ответил лишь недоверчивым взглядом и, медленно вынув четки из кармана, пошел к церкви.

Фауш еще задумчиво