Георг Енач - Конрад Фердинанд Мейер

– Спи с миром, – сказал он. – Его долг ему прощен. Последнего в роду хоронят с гербом и шлемом. Я хороню вместе с Руинеллем и его счет, ведь никто его мне не заплатит…

– И вот за эту историю мне придется теперь расплачиваться – со вздохом проговорил Енач.

– Не лучше ли бежать? – спросил Фауш.

– Нет, я не уеду из Венеции, никакие силы земные не оторвут меня теперь от герцога Рогана, – горячо воскликнул Енач, – именно теперь, когда может опять вспыхнуть борьба за освобождение моей родины!..

– Имейте в виду, Енач, – сказал Фауш, хитро поглядывая на него и приставив указательный палец к кончику своего носа, – что наместник не напрасно отправил вас в Далмацию. Его цель держать вас как можно дальше от герцога… Он чует, что вы своей прямотой завоевали доверие благородного герцога и что в Граубюндене вы, конечно, будете его правой рукой. А этот изнеженный венецианец ненавидит вас за ваши демократические выступления, которыми вы прославились еще раньше, и, конечно, считает вас опасным человеком…

– Все равно, какие бы я препятствия ни встречал на моем пути, судьба моя всегда будет нераздельна с судьбой моей родины, а она сейчас в руках герцога! – воскликнул Енач. – Впрочем, – добавил он с горькой улыбкой, – Гримани несколько ошибся в своих расчетах. Я уже несколько месяцев веду с ученым герцогом переписку о военном искусстве. Потому что я серьезно изучил это дело, за которое взялся когда-то в силу необходимости, и вряд ли кто лучше моего нарисует карту Граубюндена…

– Это все хорошо, – сказал Фауш, – но как вы представляете себе ближайшее будущее? По венецианским военным законам, вас надо казнить, так как дуэль с начальником карается здесь смертной казнью…

– Ну вот… Да ведь есть же свидетели, которые покажут, что я, в сущности, только защищал свою жизнь, – бросил Енач. – Гримани ненавидел меня еще в Граубюндене, где он был, если помнишь, венецианским послом, и он, конечно, поспешит воспользоваться возможностью утопить меня. Но вряд ли все-таки получит это удовольствие. В моем распоряжении еще несколько часов. Тотчас после поединка я вскочил на коня и поспешил в Местре. Служебным же порядком доклад о происшествии дойдет до Гримани лишь в полдень. Дело, которое привело меня к тебе, в сущности, кончено, а отсюда я отправляюсь прямо во дворец герцога на Большом канале… Не знаю, буду ли я желанным гостем, но не сомневаюсь в том, что герцог сумеет защитить своего гостя.

– Никуда ты отсюда не пойдешь, – возразил Лоренц. – Герцог через несколько минут будет здесь. Он хотел посмотреть в монастыре картину Тициана. Мне только что сообщил это его адъютант, Вертмиллер из Цюриха, образованный человек и умная голова, но совсем еще зеленая ягодка… Он часто забегает сюда потолковать со мной об общественных делах и старается всегда выудить какое-нибудь трезвое суждение о политике.

Он чуть-чуть приоткрыл дверь и приник своим широким лицом к щели.

– Вот-вот, нищие уже зашевелились и выстроились трогательными группами… Очевидно, герцог приближается…

С этими словами он широко распахнул обе половины двери. В темной каменной раме встала картина, полная красок, солнца и жизни. У ступеней пристани стояли две гондолы, отделанные прелестной резьбой и развевавшимися султанами. Двенадцать юных лодочников и пажей, одетых в цвета герцога, в пурпур и золото, остались в гондолах, тихо вздрагивавших на зеленой от падавшей со стены тени воде. Группа людей, которых они привезли, направлялась к церкви залитой солнцем небольшой площади. Здесь они остановились и, оживленно разговаривая, любовались фасадом храма.

Герцога легко было узнать по его изящной высокой фигуре, по достойной приветливости и кальвинистской простоте его темной одежды. Стройная дама, которую он вел под руку, находилась в беспрерывном движении. В то мгновение, когда Фауш распахнул дверь, она наклонилась к невысокому коренастому человеку, с важным видом объяснявшему ей готическую архитектуру храма. Свита из молодых людей в военных мундирах следовала за ними в почтительном отдалении и с французской живостью продолжала беседу, в которой собор Maria Gloriosa, по-видимому, никакой роли не играл.

Среди них был и маленький задорный Вертмиллер, как воинственный воробей, по-видимому, отражавший искусные нападки своих молодых товарищей.

Енач и Фауш смотрели из глубины комнаты. Енач через Фауша с напряженным вниманием наблюдал эту группу. Фигура герцога властно заполнила его душу. Это было то же незабвенное бледное лицо, которое он видел раз много лет тому назад на озере Комо. Герцог стоял к нему своим четким тонким профилем, и выражение выработанного долгими усилиями самообладания и грустной кротости, разлитое на несколько постаревшем одухотворенном лице, волновало Георга Енача с силою просыпающейся вновь старой любви. Этот человек, притягивавший его к себе как магнит, в решительный час его жизни имевший на него такое громадное влияние, этот благородный человек, с которым он чувствовал такую странную крепкую связь, стоял перед ним, и ему казалось, что именно он решит судьбу его родины. Она опять была в руках Рогана…

– Ты узнаешь в этом почтенном господине в белоснежных воротниках, который рассыпается мелким бесом перед герцогиней, нашего школьного товарища, Вазера из Цюриха? – прервал Фауш буйный вихрь мыслей Енача. – Его манжеты так же опрятны и нарядны, как когда-то его школьные тетрадки.

– Верно, это Вазер. Этому что нужно в Венеции?.. – прошептал Енач.

– На этот счет у меня кое-какие догадки… Город Цюрих послал его, вероятно, сюда с поручением свести счеты за разные услуги, оказанные республике Сан-Марко… Но это, конечно, только предлог… Он тут все около герцога трется… Говорят, что французские войска, которые герцог намерен повести на театр войны, сосредоточиваются в Эльзасе, но провести их в Граубюнден возможно лишь через протестантские кантоны. Цюрихское же правительство желает во что бы то ни стало соблюсти свой хваленый нейтралитет… Они боятся там, чтобы французские войска своим внезапным вторжением не обманули их бдительности. Вот этот господин и старается, видимо, предупредить событие, которое могло бы поставить в смешное положение цюрихское правительство…

– Отлично, – сказал Енач, пристегивая саблю. – А теперь за дело…

Он вынул из кармана бумажник и кошелек.

– Вот эти двести цехинов для тебя, Фауш. – И он протянул ему пачку денег. – Это за вооружение и коня… А остальную мою далматскую добычу припрячь у менялы на площади Святого Марка. В тюрьму я, надеюсь, не попаду, но надо быть ко всему готовым. Прощай!

Фауш горячо пожал ему руку и сказал:

– Прощай, Георг. Прощай, моя