Георг Енач - Конрад Фердинанд Мейер

умалчивать о них. Слава эта передается из края в край, из уст в уста, и из этих устных сказаний о наших героях вы легко можете сложить никому не ведомую, но одну из значительнейших страниц истории Граубюндена… В двадцатых годах, когда в нашей стране господствовала благородная демократия, она совершила великое дело, которое, конечно, увековечено будет историей. Франция тогда колебалась между протестантской и католической политикой и не решалась мужественно стать ни на сторону католиков, ни на сторону протестантов. Собравшиеся в Давосе наши народные представители решили положить конец двойственной политике. К французскому посланнику – это был Геффье, находившийся тогда в Мейнфельте, – послан был делегатом простой пастор, один, с предложением высказаться определенно за ту или другую партию или тотчас же убраться восвояси. И этот отважный республиканец был не кто иной, как Лоренц Фауш, который сейчас стоит перед вами. Но надо было видеть, с какой яростью этот француз сорвал с него шляпу и затоптал ее ногами! «Как? – закричал он. – Ко мне надо было послать Планта или Салиса, а не…»

Тут Лоренц Фауш замолк и стал припоминать слово французского посланника.

– «А не винный мех…» Так закончился исторический диалог! – прозвучал с порога сильный, звонкий голос, и высокая, могучая фигура заполнила собою вход в комнату.

Кондитер изумленно обернулся и увидел перед собою статного человека в военном мундире с властным, мужественным лицом.

– Неужели он так сказал, Георг? – спросил оторопевший Лоренц Фауш, стараясь овладеть собою.

Не отвечая ему, гость, звякая оружием, прошел в глубь узкой длинной комнаты, отвязал саблю, снял шляпу и перчатки, бросил их на пустой стул и резким, шумным движением опустился на другой стул.

Менее всего ждал сегодня Фауш этого гостя. От его внимания не ускользнуло усталое, скорбное выражение его лица, так странно противоречившее с веселой шуткой, брошенной с порога. Он еще раз озабоченно вгляделся в лицо гостя и осторожно прикрыл дверь.

В узкой комнате стояла теперь полумгла, лишь в высокое круглое окошко над дверью проникал красноватый, пронизанный золотистыми пылинками свет, игравший радугой в тонких гранях хрустальных кубков и быстрыми искорками вспыхивавший в алом вине, которое Лоренц поставил перед погруженным в свои думы Еначем. Он долго молчал, опустив голову на руки. Фауш стоял перед ним, упираясь ладонями о блестящий мраморный стол, и тихо ждал.

Наконец из груди гостя вырвался тяжкий вздох.

– Я человек несчастья, – проговорил он и вдруг выпрямился вызывающим движением, словно безнадежные слова пробудили его от гнетущего сна и уязвили его гордость. Он остановил на Фауше свой мрачный взгляд, в котором светилась, однако, сдерживаемая ласка, и заговорил: – Ты, вероятно, дивишься, Фауш, тому, что я очутился вдруг в Венеции. Ты полагал, что мне надолго еще хватит дела в Далмации. Но мне удалось расправиться с ними гораздо скорее и легче, чем я предполагал. Далматские разбойники разбиты наголову… Я оправдал доверие республики Сан-Марко. Это была нелегкая штука. Горная война для меня дело привычное, но если бы я не нашел среди них предателей и не сумел посеять меж ними раздор всякими хитростями и обманом, я и сейчас еще торчал бы в Заре, перед их горными громадами. Я и добычу порядочную привез с собой, в ней и твоя доля, Лоренц. Я не был бы Еначем, если бы забыл, что ты из своего скромного наследства вооружил меня и купил мне первого боевого коня.

– Благодарность столь же прекрасная, сколь и редкая драгоценность, – ответил Фауш. – Но чем же вы удручены, капитан Енач, раз вы вернулись со славой и добычей?

– Потому что под самый конец я все-таки попал в ловушку моей коварной судьбы, – сказал Енач, хмуро сдвигая брови. – Вчера я прибыл в полдень на моей бригантине и тотчас же явился к наместнику. Особым расположением его я не пользуюсь, и он приказал мне немедленно отправляться к моему полку в Падуе. Приехал я туда уже вечером. Начальника моего я нашел в гостинице в полумиле от городских ворот. Он был совершенно пьян от вина и от азартной игры в кости. Когда я проезжал мимо гостиницы, он стоял у окна с красным от возбуждения лицом. Увидев меня, он крикнул: «Великолепно! Вот черт нам своего любимчика принес, Енача! Сюда, капитан, с вашей мошной из Далмации!» Я сошел с коня, сделал ему доклад, потом присел к его компании, и мы играли до рассвета. Он проиграл мне около двухсот цехинов, но сдерживал свою досаду, и мы без пререканий доехали до города. Он сорвал, однако, злобу на своем коне, которого гнал изо всей мочи. Когда мы въехали в город, покрытый пеной конь сшиб копытом маленького мальчика, шедшего вместе с учителем и сверстниками к ранней обедне. Мы сидели за завтраком у Петрокки, когда вошел учитель и с торжественно-скорбным видом потребовал возмездия за причиненные ребенку увечья. Руинелль накинулся на несчастного. Мне его жалко стало, и я за него вступился. Тогда, конечно, он всей своей яростью обрушился на меня… Руинелль уже не в силах был владеть собою и забылся до того, что схватил меня за воротник, обозвал презренным демократом, который заодно с падуанской чернью…

– Да ведь это так и есть, милый мой Георг! – воскликнул кондитер, услышав слово «демократ», против чар которого он никогда устоять не мог. – Ты ведь и есть демократ. Разве твое честное сердце не предано беззаветно интересам угнетенного народа?..

– Чем хладнокровнее я оправдывался, тем больше он неистовствовал, – продолжал Енач. – Наконец он заявил, что спор наш может быть решен только оружием… «Пойдемте, – говорит, – за ближайшие ворота…» Я убеждал его подождать хотя бы до следующего дня и не вынуждать меня поднять оружие на своего начальника. Но он отвечал мне бранью и кричал, что если я не приму его вызова, то будет считать это просто трусостью с моей стороны… Чтобы положить конец этим оскорбительным приставаниям, я очень неохотно, правда, пошел за ним на городской вал за Святой Юстиной. У нас была пышная свита… При поединке присутствовали даже начальник города со своими сбирами, все очень храбрые люди, которые, со своей стороны, однако, никакой попытки не сделали, чтобы мирным путем разрешить наш спор. Несчастный дрался со слепой яростью и через несколько минут отдал богу душу…

– Брр! – бросил Фауш, вздрогнув, хотя он предвидел конец этой повести. Затем он подошел к своей приходо-расходной книге, лежавшей на маленьком пульте между чернильницей и высоким пустым бокалом, и раскрыл книгу на странице с заголовком «Полковник Яков Руинелль». Она была покрыта сверху донизу бесчисленными рядами цифр.