Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

братец! Так злить отца! Он лишит тебя наследства — вот чем закончатся твои шуточки! И, кстати, не обращай внимания на письма Григи, они все написаны в присутствии папаши. Вот здесь он написал тебе сам несколько строк…»

— Горги! — воскликнул Кесарий. — Моя милая Горги! Но что же там у них произошло? Что за странные письма? Я такие получал перед диспутом… видимо, они так и не разобрались, что со мной, за все это время… А вот и Грига пишет — без отцовского гнета!

«Милый брат мой единоутробный, братолюбивейший, неужели это правда? Кто опоил тебя, кто околдовал, как галатов, забывших и проповедь Павла, и начертанного перед ними Иисуса распятого? Только колдовством и призором очей могу я объяснить происшедшее — ибо знаю, что ни угрозы, ни пытки не смогли бы принудить тебя отречься от Христа…»

Кесарий перевернул дощечку, вздохнул, и дочитал письмо брата молча. Потом взял следующее письмо, написанное почерком, похожим на почерк Горгонии, но более изящным:

«Дитя мое, Сандрион, что ты сделал со всеми нами! Не верю я этому твоему письму злополучному, не твой это дух, хотя и подпись твоя на нем, и печать. А даже если бы ты и стал эллином, и лишился Христа, ты бы не перестал быть сыном моим, которого Христос даровал мне паче всякой надежды, моим младшим ребенком, моим утешением. И если от горя я сойду в могилу, и душа моя, объятая тоской и печалью, разлучится с телом, не вынеся того, что случившееся с тобою — правда, то тем ближе стану я ко Христу Спасителю, ухвачусь за ноги Его, и не отпущу, пока не явит Он тебе свет Свой…»

Кесарий помолчал, отвернулся и вытер глаза.

— Еще два письма осталось, — сказал Каллист.

«Дорогой дядя Кесарий все тут у нас как с ума посходили и решили што ты стал эллином. Это фсе из-за какого-дурацкого песьтма. А я знаю ты не эллин, это фсе палитика и есчо почта плохо работает может это вовсе не твое песьтмо было или кто-то нарошна написал как дядя Рира дяде Василию подложные письтма любит писать для смеха. Дядя дорогой приизжай скорее, а то я выду замуш без тебя!»

— Дитя Аппиана! — рассмеялся Кесарий — впервые со времени прихода Диомида. — Каллист, я и вправду ума не приложу, что за письмо от меня они там получили… Неужели Рира опять написал какое-нибудь письмецо от моего имени?

— А вот письмо от Риры, посмотри-ка! — ответил Каллист.

«Кесарий! Приезжай! Пишу тебе кратко, тут не до риторики! От твоего имени Григорий старший получил какое-то ужасное письмо. Конечно, ни Макрина, ни я не верим этому письму, и все умные люди тоже не верят, но папаша твой, похоже, поверил в это письмецо всерьез и лишит тебя наследства. Крат ничего не знает, они с Хрисафом из лесу до сих не приходили. Немедленно бросай свой Новый Рим и приезжай хоть на пару месяцев, иначе грянет гроза! Твой Рира. Приписка: Ради Григи приезжай, он себе места не находит, тяжелая дискразия, как я диагностировал, прогноз не очень хороший. Я назначил ему пиявки через день и клизмы с огуречным соком раз в неделю, а Василий, грамотный наш, все это отменил. Приезжай, разберись сам и посрами Василия! Твой Рира».

— Нет, то письмо, которое якобы от тебя, написал не Рира… — задумчиво проговорил Каллист. Кесарий быстро метнул на него проницательный взор своих синих глаз:

— Ты догадался, в чем тут дело? Немедленно говори!

— Нет, Кесарий, я не знаю… ума просто не приложу… — смущенно заговорил вифинец, перед глазами которого так и стоял старательный Фессал, пишущий письма по новому образцу.

— Не притворяйся, у тебя врать еще хуже выходит, чем у Филагрия! — возмутился Кесарий.

— Одно я знаю твердо — тебе надо срочно ехать в Назианз! — ответил Каллист.

Зачем только он поручил тогда Фессалу написать это несчастное письмо! И Кесарий его подписал, не читая — был очень занят.

«Это начало письма, адрес и приветствие. Раньше было приветствие во имя Христа, а теперь сложное такое стало, тут и Гелиос, и Матерь богов… или нет, Матерь богов в конце, в начале только Гелиос… гораздо все сложнее получается. Поэтому я всегда держу образец, чтобы не ошибиться…» — словно услышал Каллист голос юного светловолосого лемноссца.

— Мы едем сегодня же! Сейчас же! Пока они не схватили и не отправили в тюрьму мою мать и Горги! — воскликнул Кесарий.

— Быть может, завтра, на рассвете? — робко спросил Каллист. — Диомид же обещал, что указ будет долго идти до Кесарии Капппадокийской.

— Нет, едем сегодня же! — отрезал каппадокиец.

Он еще произносил эти слова, как в экус ворвались Диомид, его писарь и Финарета.

— Кес… Александр врач! Надо ехать немедленно! — воскликнул трибун.

— Я знаю. Мы уезжаем сегодня же в Назианз, — отвечал тот.

— Да не в Назианз твой! — загремел Диомид, хватая Кесария за плечи и встряхивая.

— Эге, ты чего это?! — встряхнул его Кесарий в ответ.

— Жена моя рожает! Родить не может! Повивальные бабки говорят, младенец поперек утробы встал! Едем, едем, едем! Спаси его, ее, меня, нас!

— Я с вами! — завопила Финарета. — Бабушка позволила!

+++

Юная белокурая женщина при виде супруга, вошедшего в сопровождении Кесария, Каллиста и Финареты, издала безнадежный стон и закрыла лицо простыней.

— Юлия! — трибун с нежностью стал на колени у постели жены — но все равно возвышался над ней, как потухший Везувий над долиной. — Юлия, это же лучшие врачи из Нового Рима!

В усталых глазах Юлии, несущих печать нестерпимой муки, появилась непреклонной решимость.

— Я не стану показываться врачу-мужчине, — проговорила она тихо, но голос ее звучал тверже стали. — Никогда, слышишь, Диомид? Это противно моей вере, — ее лицо исказилось от боли.

Юлия бессильно откинулась на руки Диомида. На ее правом бедре был привязан белый камень — Каллист узнал эксебен, который Диоскорид рекомендует для ускорения родов.[289]

Повитуха, словно выросшая из-за распахнутого шкафчика, понимающе и сочувственно вздохнула.

— Так он же — христианин, такому врачу ведь можно показываться! — недоумевающе и отчаянно воскликнул Диомид, кивая в сторону Кесария. — Можно ведь показываться врачу-христианину, Юлия! — словно умоляя, повторил он, потому подумал немного и добавил: — Тем более что я, твой муж, разрешаю!

— Нет… — прошептала Юлия. — Если он — и вправду врач-христианин, то на такое дело он не пойдет… так пресвитер Гераклеон говорит… это грех большой, грех… о-о-о, Диомид…

Она обняла его за шею, потом руки ее разжались, и она начала корчиться в родовых схватках.

— Прощай, Диомид… прощай… уходи… ах,