В Одессу на майские. Некурортный роман - Ирина Викторовна Буторина

узнал, что наш Дюк — потомок Ришелье, был просто счастлив. У меня было такое ощущение, что через него и я имею какое-то отношение к мушкетёрам и их славным временам. Дюк в Одессе — не просто памятник, это символ Одессы! Сейчас увидишь, какой красавец. Стоит в римской тоге, лавровый венец на голове, а практически у его ног начинается Потёмкинская лестница.

Отойдя буквально несколько шагов от памятника, ребята поняли, что на противоположном конце бульвара проходит какой-то митинг, шум которого становился всё отчётливее при приближении к памятнику Дюку. Вынырнув из-под последнего ряда платанов, они увидели памятник основателю Одессы, стоящий на высоком постаменте в окружении плотной толпы, окружавшей его со всех сторон. Толпа была расцвечена цветами национального украинского флага и самозабвенно скандировала:

— Слава Украине! Героям слава! — ревели сотни молодых голосов. Им вторила другая часть толпы: «Коммуняку на гиляку! Москалей на ножи!»

Создавалось впечатление, что есть у этого действа режиссёр, который умело управляет толпой, обеспечивая непрерывное повторение одних и тех же слов. Была в этом крике огромная концентрация ярости, которая, казалось, не просто сотрясает воздух, а заливает всё пространство площади злобной тягучей желчью, в которой можно захлебнуться и утонуть. Ещё страшнее были лица крикунов, перекошенные непонятно откуда взявшейся ненавистью. Большая часть скандирующих была молода — не старше двадцати лет, но попадались среди них и вполне зрелые люди с ещё более злобными лицами.

— Типичные питерские нацики — те же куртки, те же джинсы, те же косые взгляды из-под натянутых на глаза капюшонов и похожие кричалки, только наши кричат: «Россия для русских!» Вот бы их свести в чистом поле. Пускай бы доказывали друг другу, кто из них лучше — русы или укры. Жаль, что они весь народ делают заложником своих фашистских идей. Только были братьями, а теперь лютые враги, — грустно сказал Петя, уводя подругу от памятника к лестнице.

— Странно, что мы сделали украинцам, что они так нас ненавидят? — вполголоса спросила Ира.

— Тише, потом поговорим, — так же тихо ответил ей Пётр. — Видишь, к Дюку не подойти, давай сразу пойдём к лестнице, и старайся на них не глядеть. Кричат и кричат, нам-то что? Мало ли отморозков на свете?

На верхних ступенях и пролётах лестницы тоже кучками стояли молодые ребята с уже вполне интеллигентными лицами, но с той же холодной яростью в глазах и с теми же жовто-блакитными платками на шее, голове или плечах, что и у их единомышленников, собравшихся у Дюка. Они не только загораживали вид на лестницу, под их взглядами было очень неуютно и хотелось скорее уйти.

— Пидем додолу, — вдруг довольно громко произнёс Пётр, кивнув вниз.

Увидев устремлённый на него удивлённый взгляд Ирины, он только крепче сжал её руку и повёл вниз. Ступени лестницы, уже нагретые солнцем, излучали тепло, и, когда митингующие остались позади, ребята расслабились и смогли спокойно полюбоваться открывшейся перед ними морской синью со светлыми пятнами судов, надутыми разноцветными парусами яхт, морским пирсом со зданиями морского порта и стоящей за ним новой высоткой, на крыше которой читалась надпись: «Отель Одесса».

— Красота, — выдохнула из себя Ира. — Я не раз видела вид с Потёмкинской лестницы на картинках и восхищалась им, но наяву он ещё красивее. Только немного мешает эта высотка, напоминающая здание нашего Газпрома в Москве. Она тут какая-то чужая.

— Точно, она, действительно, здесь чужая, её построили недавно уже после независимости Украины. Я вообще не люблю, когда в сложившийся пейзаж вклиниваются новостройки. Мои походы на митинги протеста начались с похода на акции против постройки газпромовской «Кукурузы» в Питере. Это было, когда я ещё учился на первом курсе. Потом ужасно гордился, что и моя подпись стоит под письмом протеста, направленного президенту.

— А это военные суда стоят у пирса? — спросила подружка, показывая на пришвартованные недалеко от здания морвокзала Одессы два военных катера.

— По всей видимости, это суда украинской Черноморской флотилии, — ответил Петя. — Их перевели в порты Одессы и Мариуполя, когда Крым отделился от Украины. Ты спрашиваешь, за что они нас не любят. Как раз за это: Крым забрали назад, войска подогнали к границам, за газ деньги требуем и вообще считаем хохлами, а надо — украми. Ты обратила внимание — многие из тех, что стояли у Дюка, отрастили на головах оселедцы — по-русски «хохлы». А некоторые оставили на голове полоску волос, очень напоминающую хохол. В сети один чувак постоянно обижается на то, что мы их «хохлами» зовём. Я ему отписал, что разрешаю звать меня «кацап» и нисколько не обижусь за это, лишь бы он свои комплексы удовлетворил. Ещё смешнее, как одна девушка «Олеся» (логин такой) выразила обиду за то, что мы говорим «на Украине», а не «в Украине». Обидно ей, понимаешь?

— Нет, не понимаю, — ответила Ира. — Что же, немцам надо обижаться, что мы их называем «немцами», а не «дойчами», китайцев зовём «китайцы», а не «чайна», как положено. Нас весь мир вообще «рашками» зовёт — и ничего, никто не сердится. Почему же украинцы все так болезненно воспринимают?

— Это национальная забава такая — сердиться и ныть. Я успел немного поучить украинскую литературу. Там одни слёзы. Непрерывно плачут крипаки и наймочки — крепостные и батрачки, — им подвывают волы. А слова национального гимны чего стоят: «Ще не вмерла Украина»? Как можно такие слова в гимн вставлять? Чего доброго, возьмёт и помрёт страна по принципу: «как вы лодку назовёте, так она и поплывёт». Одним словом, тоска… А на деле народ весёлый, очень забавный юмор у них, на русском его передать невозможно.

— Я правильно поняла, что ты мне сказал по-украински: «Идём вниз»? Это для того, чтобы не догадались, что мы русские?

— Мне как-то не по себе стало от этой орущей толпы. Одно дело — наблюдать их по телику, и совсем другое — находиться рядом с ними. Правильно говорила Ихтиологиня, их выступления направлены не столько против власти, сколько против России. Ладно, пошли они… а мы с тобой спустимся по лестнице и дойдём пешком до самого знаменитого одесского пляжа под названием «Лонжерон».

Пляж с красивым названием на деле выглядел достаточно скромно и пустынно. Только несколько молодых парочек сидели на ещё непросохшем после зимы песке, любуясь, как чайки кружатся над морем. Пётр разделся и, немного покрасовавшись перед Ириной своей стройной накачанной фигурой, с разбегу бросился в воду. Его запала хватило ровно на две минуты, и он, подёргиваясь от холода, выскочил из воды.

— Да, студёная ещё водица, но бодрит.

— Уважаемые, не хотите