12 апостолов блокадного неба - Марина Викторовна Линник

– То есть ты…

– Я хочу помочь твоей стране выиграть войну. Я хочу помочь тебе и твоим товарищам победить фашизм. Я хочу строить, а не разрушать. Я хочу остаться с тобой в СССР. Я хочу иметь детей и растить их с тобой. Я хочу подарить им мир и радость.

Маша подняла лицо и уставилась на раскрасневшегося Адама. Его пламенная речь, глаза, горящие лихорадочным блеском, волнение, столь нехарактерное для всегда сдержанного и уравновешенного немца, произвели на нее неизгладимое впечатление.

Сидя под старым кленом, они еще долго разговаривали, любуясь закатом. Не страшась чужих ушей, влюбленные говорили обо всем без утайки, раскрывая друг другу сердца. Словно не шла война, словно вокруг не умирали люди. Маша и Отто жили этим мигом, жили настоящим.

С этого времени Ромео и Джульетта, как прозвали их горожане, стали неразлучны: вместе ходили на работу, посещали танцы в клубе, собирали информацию для партизан. Адам помогал Маше как мог: то передаст копии секретных документов, то выведает полезные сведения от полупьяных офицеров, оплатив им угощения, то раздобудет оружие, медикаменты или продовольствие.

Появление «крысы» в комендатуре заподозрили не сразу. Первой об опасной игре дочери догадалась мать, случайно обнаружившая под кроватью дочери небольшой мешок с гранатами.

– Маша, откуда у тебя ЭТО? – Мать поставила увесистый мешок под ноги дочери. – Это твое? Скажи!

Окаменев от неожиданности, девушка не знала, что ответить. Немного поразмыслив, она все же призналась:

– Да, мое. Этот мешок я должна передать Сашке, сыну твоей сестры, завтра вечером. А он уже передаст отряду, что располагается близ Будков… Ну, если я смогу. Если ты, конечно, не донесешь на «любимую» дочь.

– Матрёна? Она что… помогает партизанам вместе с тобой? – ахнула Елизавета Николаевна. – Но почему же мне никто ничего не сказал? И давно ты работаешь в группе?

– Почти с первых дней войны. Потому и устроилась на работу в комендатуру, чтобы помогать добывать сведения.

– Почему ты молчала? Почему не объяснила с самого начала?

– Потому что я защищала тебя, мама, – глухо ответила дочь. – И я боялась за тебя. Не хотела, чтобы ты пострадала из-за меня. Мало ли что.

– А твой немец? – продолжала допрашивать ее мать. – Поэтому ты и связалась с ним, чтобы получать от него сведения?

– Нет, – уверенно заявила Мария, – я связалась, как ты выразилась, с ним потому, что люблю его. А он любит меня.

– Ну конечно, – хмыкнула мать, скрестив руки на груди. – Великая любовь!

– Называй ее как хочешь, но ради этой любви человек оставил прежнюю жизнь, родных, близких. Он полностью перечеркнул прошлые дни, начав все с нуля. Отто отказался от родины, нарушив присягу, и изо дня в день подвергает свою жизнь опасности.

Маша взяла мешок и понесла в комнату, спрятав его обратно под кровать.

– Так что, мама, можешь завтра пойти в комендатуру и рассказать обо всем, что сейчас услышала.

Вместо ответа женщина подошла к дочери и крепко обняла ее. Елизавете Николаевне было нелегко признаться в собственной неправоте. Прижимая Машу к груди, она не могла поверить, что ее худенькая девочка, совсем недавно еще игравшая в куклы, теперь каждый день рискует жизнью ради всеобщей победы. «Дочка вся в отца, – подумала мать, смахивая слезу. – Если бы он не погиб в Финскую, то гордился бы сейчас нашей девочкой… Когда моя девчушка успела вырасти?»

Мария и Отто действовали с величайшей осторожностью, стараясь не оставлять следов и не вызывать подозрений. Так продолжалось до января 1943 года. Когда же отряд партизан парализовал железнодорожное движение, пустив под откос поезд с продовольствием для регулярных войск, а после совершил дерзкое нападение на здание полицейского управления, освободив приговоренных к расстрелу, немецкое командование почуяло неладное.

– Я говорить не раз, что здесь у нас есть осведомитель. Фот, смотреть его работа! – рявкнул гауптман Вюффель. – Что мне говорить начальник? Что говорить рейхскомиссар Кох? Что? Я говорить фам: проверять! Проверять, проверять, проверять! Фи дурак, если думать, что мы добиться успеха, если доверять фсем.

Комендант, поправив покосившееся пенсне, гневно уставился на заместителя.

– Фи не есть нужен мне, если не фиполнять работу. Ver-stehen?22

22 Понятно? (нем.) А если фи фиполнять работу плёхо, то паф-паф… я стрелять фас. Verstehen?

– Герр начальник, – оправдывался красный как рак Петро Самойлов, – так я что? Даже вон Ванько… то есть начальник полиции не может справиться с проклятыми партизанами. А он‑то уж как хитер. На него давно уже ведут охоту, да пока он им не по зубам.

– Я не понимать, – поморщился гауптман. – Что фи хотеть сказать? «Не по зубам»… Was ist das?[23]

– Я к тому, что партизаны до сих пор не могут убить его. Зинько ускользает от них.

– Это не есть мне интересно, – он бросил злобный взгляд на зама. – Я хотеть знать, кто есть предатель. Фот о чем фи должен узнать.

– Да что я могу сделать‑то? Как узнать? – развел руками Петро. – Мы всех проверяли.

– Следить, арестовать, стрелять! Чем больше стрелять, тем больше бояться. Чем больше бояться, тем скорее признаться… Russisch Dummkopf![24] Фи иметь ровно один день. А если нет… завтра фечер фас стрелять.

Петро Самойлов побледнел. Леденящий ужас сковал его сердце. Малодушный коллаборант так дорожил жизнью, что готов был продать родную мать, лишь бы спасти свою шкуру. Пробормотав что‑то нечленораздельное и неловко поклонившись, он пулей вылетел из кабинета начальника.

– Чу, Петро, та на тобі лиця нема, – усмехнулся Митрич, сидевший в коридоре. – Ніяк привидєніє з косою побачив.

– Да тьфу на тебя, – сплюнул Самойлов. – Чего тут развалился? Вместо того чтобы партизан ловить, ты тут ошиваешься.

– Но-но, нечего тут глотку драть, – огрызнулся полицай, исподлобья глянув на земляка. – Бачили ми таких… По ділу тут, разом з начальником. Зрозуміло? То‑то. Кстати, вас ждет уже цілую годину.

– Как? Зинько здесь? Он‑то мне и нужен, – обрадовался заместитель коменданта.

Узнав на следующий день о том, что не только в городе начались облавы и проверки, но и в самой комендатуре, влюбленные поняли, что больше тянуть нельзя. Захватив со склада, сколько смогли, оружия, патронов и гранат, Мария и Отто, несмотря на разыгравшуюся метель, под прикрытием ночи двинулись к партизанам.

– Доченька, ну куда ж вы пойдете? – повиснув на руке у дочери, запричитала Елизавета Николаевна. – Погода‑то какая! Пурга да холод. Собьетесь с дороги, сгинете.

– Вот и хорошо, что метель. Фрицы попрятались по норам в такую погоду, – весело подмигнув Адаму, проговорила Маша. – Не любят они такую погоду. Холодно им.

– Да ты хоть своего бы поберегла. Не северный