Благовест - Алиса Клима

– Это необходимая мера. Бдительность – прежде всего… – сказал Ларионов нейтральным и дружелюбным тоном, не глядя ни на кого из своих подчиненных и прекрасно зная, что в системе ГУЛАГ исключением было бы как раз отсутствие проверки.

Возникло неловкое молчание. В это время в комнату вошел Паздеев с самоваром, за ним – стенографистка Жанна Рокотянская с подносом, на котором виднелись чашки, несколько комков сахара и сушки.

Туманов уронил голову. Ларионов приказал Паздееву помочь людям получить порции чая. Красин ослабил горловину гимнастерки. Ему так же, как и Туманову, нестерпимо хотелось выпить и закусить нормальной едой. Но по расписанию обед намечался в час дня. А было только одиннадцать.

После короткого отвлеченного разговора о природе и погоде приступили к обсуждению регламента проверки. Наконец подошло время перекусить. Красин решил, что можно поесть в столовой, чтобы заодно осмотреть ее и местных сотрудников.

Туманов, внутренне чертыхаясь, вынужден был идти со всеми. Он сильно отстал, и Ларионов дожидался его, пока Красин шел в авангарде с Губиной и Грязловым, который скучно, без энтузиазма, монотонно гнуся, рассказывал майору про лагерную обстановку. Губина периодически поправляла Грязлова, чем вызывала в нем ярость и негодование.

Грязлов был совершенно уверен, что Ларионов Губину ни во что не ставил и не мог нарочно назначить ее вместе с ним ответственной за проверку. Но он не представлял, что Губина имела столь подробные знания и воззрения на все, что происходило в лагпункте. Несмотря на то что ей по должности это знать и полагалось, Грязлов считал «маму Любу» недалекой и отсталой, относился к ней с некоторым презрением и юмором, как и большинство зэков.

– Ну, Гриша, этого я тебе никогда не забуду! – пропыхтел Туманов, утирая лицо от бьющего во все стороны иглами дождя.

Ларионов тихо засмеялся:

– Это отчего же? Я лишь привел лагерь к состоянию, о котором и ты, и все так долго пеклись.

– Ты хочешь нашей смерти, – не унимался Туманов. – Поэтому мы идем в твою столовую.

– Нет, Андрей Михалыч. – Ларионов взял его под локоть. – Рано помирать. Это только первые полдня. Вы тут надолго?

– Надеюсь, что нет, – ответил Туманов на удивление уверенно. – Донос пришел от вас. Кто-то из зэков удружил.

– Это свой, – спокойно сказал Ларионов. – Зэки не могут передавать сообщения. Они проходят через Губину: она чудная, но честная. Передал кто-то, кто свободно выходит с зоны.

– А у тебя их мало?! Этих свободно ходящих…

– Немало. Но вот оснований им не доверять мало. Они могут быть преступниками, но не дураками, чтобы рубить сук, на котором сидят. Если и настучал кто-то из зэков, то он или она должен быть в сговоре с администрацией.

– Ты кого-нибудь усматриваешь?

– Нет, – без колебаний ответил Ларионов, как и прежде в Москве, когда Туманов уже спрашивал его о подозрениях.

– Надо выкроить время и поговорить о заваренной каше с переводом в Москву… Черт знает что!

Они вошли в столовую. Столовая была убогой, но чистой и ухоженной. Не вызывало сомнений, что ежедневно ее тщательно моют.

Красин, конечно, это заметил. На длинном столе накрыли обед – жидкие мясные щи с серым хлебом и отварной картофель с гречкой и сельдью.

Туманов совсем сник. В душе он проклинал проверку и вообще всю лагерную систему. Он старел и не чувствовал более ни энергии, ни сил рысачить по дальним сибирским лагерям, после которых ему требовались недели в Минводах.

После молчаливого и аскетичного во всех смыслах обеда начался обход. Красина очень интересовал актовый зал. Но когда они подошли к нему, увидели заколоченную дверь. Ларионов стал озираться. Он не отдавал приказа и сам крайне удивился.

– Кто заколотил? – сурово рявкнул он.

На передний план вышел Паздеев.

– Я, товарищ начальник, – вытягиваясь и кося глазом, ответил он.

– На каком основании? Кто отдал приказ?

Из группы неожиданно выдвинулась Губина.

– Я, товарищ комиссар, – ответила она так же четко, как Паздеев.

– А вы на каком основании? – спросил Ларионов, чувствуя, как в уголках глаз начало щипать.

– Так концерт отменили, товарищ комиссар, – сказала, переминаясь, Губина.

– Кстати, – вдруг заговорил Красин с энтузиазмом. – Я видел плакат. Почему отменили концерт ко дню годовщины революции, товарищи?

– Нет возможности проводить, товарищ майор, – ответила Губина.

– А почему? – удивился Красин.

– Так из центра пришел приказ всех определить на общие работы. Проводить концерт силами администрации сейчас не представляется возможным, репетировать некому и не с кем, – закончила Губина.

Ноздри Грязлова подрагивали, желваки елозили. Он покусывал щеки, чувствовал подвох во всей этой истории, но склеить ничего в ладную историю не мог. Ларионова с Губиной или Паздеевым он не видел достаточно давно, а телеграмма пришла только вчера.

– Отставить невозможность провести концерт силами администрации, – нахмурился Ларионов.

– Есть отставить! – вытянулась Губина.

– Вы отвечаете за политработу на зоне, товарищ Губина. Соберитесь с администрацией и спланируйте концерт. Отменять празднование Великой революции кажется большим нарушением, чем снятие с общих работ зэков, которые столько недель репетировали.

Красин задумчиво оглядывал администрацию лагеря. Даже он не мог представить, как Грязлов или Касымов могли провести концерт. Он едва сдержал улыбку, представляя в роли выступающего Туманова, который уже еле держался на ногах от усталости и готов был рухнуть под тяжестью собственного веса.

– Осмотрим зал, – сказал сухо Ларионов. – Паздеев, открыть.

– Есть открыть! – Паздеев ринулся отдирать доски.

Уже через минуту они были в темном зале: Паздеев знал, как приколачивать ненужные доски. Кроме лозунгов, на стенах ничего не оказалось. Инструменты были составлены на сцене и накрыты брезентом. Рядом с фотопортретом «испытанного в пламени битвы»[18] Ежова висел уже теперь и портрет «суровой чести верного рыцаря»[19] Берии, чуть меньшего размера, чем ежовский, но лишь настолько меньшего, что для сравнения пришлось бы использовать рулетку. Как лошадь, не видя спины, чует слепня на крупе, так народ чуял близость опалы Ежова.

– Пройдемте в библиотеку, товарищи, – сказал Ларионов.

Они прошли через анфиладу, соединяющую библиотеку с актовым залом. Вдоль стен анфилады стояли небольшие лавки с рукодельными ковриками вместо подушек. Над лавками в деревянных рамках дедушки Ахмеда висели эскизы карандаша Мартынова и других местных художников – задумка Веры и Инессы Павловны, называвших анфиладу «будуарной зоной», чем тешили Ларионова и многих в администрации.

Красин окинул стены взглядом, всматриваясь в рисунки – натюрморты и пейзажи: заключенные знали, что к любому портрету могли придраться, и, по примеру считающих запретным изображение человека магометан, предусмотрительно нейтрализовали излишне придирчивых проверяющих видами забытых узбекских дынь и Черного