Благовест - Алиса Клима

– Ой, молчи, девка, молчи! – почти кричала Федосья. – Ой, дюже Ирка ему люба! Горе нам, горе!

– Да хватит вам причитать, не шмальнул же…

– Да ты что! – Федосья плюхнулась на стул прямо в верхней одежде и замотанном платке и выпила подряд из всех рюмок, а потом затолкала в рот целый огурец. – Там в толпе еще кто-то взвел…

– Батюшки, мать честная… – Валька прикрыла рот рукой. – А что стряслося-то?

– Эти баб выбирали, – быстро рассказывала Федосья. – И надо же такому случиться! – Федосья опять замотала головой и ложкой начала черпать что было в плошках. – Отец всемогущий!

– Да не тяни уже! Вечно тянешь…

– Фраер этот московский Ирку выбрал.

Валька снова ахнула и тоже тяпнула стопку наливки на кедре, быстро закинув в рот три куска налима и закусив подовым хлебом.

– Я, ей-богу, думала, Ларионова кондрашка хватит… Его рука как дернется к оружию! Сама видела! И вдруг говорит – это Туманова баба на сегодня… А тот лысый черт настаивает… И вдруг – щелк! Еще кто-то перезарядил. Тут москвича и попустило…

Валька слушала ее с набитым ртом и так и осталась с раздутыми щеками, когда в избу вошло руководство, а за ними и женщины. Следом за Ларионовым плелся Красин, с ним рядом – Ангелина. За ними – еле живой Туманов, за которым шла Вера с опущенными глазами. Позади – два лейтенанта с Надеждой и Раисой. Замыкала шествие озадаченная Клавка.

Женщины вскочили и стали быстро поправлять стол и метать из подсобки новые яства.

Валька пихнула Федосью:

– А Клавка-то на довесок, что ли?

– Дура ты! – засмеялась Федосья. – Потом объясню… Давай, сноровистей собирай – и питья побольше. Авось до дела и не дойдет. Наш их ушатает, свалятся все мордой в тарелки – и делу конец!

– А завтра-то как?

– Бог не выдаст, свинья не съест!

В дом ввалился Кузьмич с патефоном, и на душе у Веры стало поспокойнее. Какими родными ей показались все эти люди! Федосья с ее вечными интригами и сплетнями. Рыжая, мягкая, как ее сдобные пирожки, повариха Валька, вечно хохочущая и жующая. Кузьмич с его «пшла, шельма». Смешная Клавка, готовая со всеми драться и что-то доказывать… Даже Туманов казался каким-то безопасным, жалким, старым и уставшим от всего этого балагана человеком, которому хотелось уже давно сидеть где-нибудь на даче и любоваться внуками и гиацинтами. И он – истерзанный борьбой за выживание людей и ее выживание, с его надломленной судьбой и вечной впереди безысходностью надвигающейся новой битвы после только что чудом выигранного очередного изнурительного дела.

Вера решилась посмотреть на Ларионова, сидевшего на углу стола между Клавкой и Красиным, наискосок от нее и Туманова.

Он много сказал недолгим ответным взглядом, в котором были и усталость, и благодарность, и нежность, и призыв к доверию, и привычное близ офицеров напряжение… И где-то совсем на дне мерцал все же, несмотря на опасность обстановки, огонь его желания.

Туманов был бесконечно вымотан всем произошедшим и разочарован перспективой провести ночь без сна, охраняя покой возлюбленной товарища. И все же одновременно был рад, что этим вечером свинцовая посланница Ларионова не проложила путь во лбу Красина, и Ларионов не закончит жизненный путь перед судом военного трибунала.

Клавка изучала людей и обстановку, пытаясь сориентироваться в курьезной ситуации. В какой-то момент Клавка и Вера не смогли сдержать улыбки и опустили глаза в тарелки. Все же они были совсем еще молодыми девчонками, думалось Кузьмичу, который не смотрел ни на кого, но, как и Федосья, своим сердцем, которым так хорошо умел распоряжаться русский народ, чувствовал и знал все.

Девушки «социального фронта», напротив, были расслаблены и не замечали, казалось, напряжения остальных заседавших. Курили и пили, смеялись громко над дурными шутками Красина и болтливых лейтенантов, иногда с презрением оглядывая Туманова и Веру, которая по обыкновению почти ничего не ела и не пила.

– Что же, Андрей Михалыч, ваша избранница скучает над пустой тарелкой? – ехидно заметил Красин.

Туманов тотчас засуетился, чтобы наполнить тарелочку Веры. Но Вера сделала знак рукой.

– У меня второй день тошнота, – спокойно сказала она, заметив, как пристально смотрит на нее Ларионов.

Он словно следил за каждым словом и жестом присутствующих, предвидя, как те могли хоть чем-нибудь, любой оплошностью повлиять на ход событий. Клавка с удовольствием налегала на еду и кивала в знак подтверждения слов подруги.

– Она вообще у нас хилая и болезненная, – разошлась она, шамкая и заталкивая в рот кусок утиной ножки. – Хворая оглобля.

– Потанцуем? – сказала Ангелина, обвивая шею Красина и заманивая его в танец своим алым приоткрытым ртом.

Патефон заиграл «У самовара я и моя Маша», и пары стали топтаться на небольшом участке комнаты, утопая в сигаретном дыму.

– А что, комиссар всегда определяет женщин Туманову, когда тот приезжает? – спросил Красин.

– Да, – улыбнулась Ангелина. – И своих любовниц. Прошлой осенью в бане он одолжил ему Анисью.

– И где же она теперь? – заинтересовался Красин.

– На том свете, – безучастно сказала Ангелина. – Ее пристрелил лейтенант Грязлов.

Красин ничего не ответил, почему-то почувствовав, что подробности об этой истории скорее испортят ему настроение, чем позабавят, и лишь окинул взглядом застолье. Ларионов о чем-то энергично говорил с Клавкой, а Вера – с Тумановым.

– Мне кажется, мы тоже могли бы немного потанцевать, – вдруг обратилась к Туманову Вера.

Туманов всполошился и уставился на нее с мальчишеской нерешительностью. Но Вера улыбалась теплой и искренней улыбкой. Туманов заметил, как просто и нежно она смотрит на него. Каким покоем вдруг повеяло на него от этого доброго света!

Он протянул руку, и под проводившим их взглядом Ларионова они спокойно задвигались под звуки танго. Туманов немного нерешительно прижал Веру к своему большому пузу, но Вера так доверительно вложила в его руку свою, а вторую уверенно опустила на плечо, что Туманов окончательно проникся каким-то теплом к этой странной девушке с немного суровыми чертами лица и проницательными, живыми глазами. Он все же подумал, что грудь ее могла быть чуть более ощутимой, не без печали вспоминая Анисью. Но в тот момент, когда Вера посмотрела ему в глаза, конечно, понял, почему Ларионов потерял голову из-за этой политзаключенной и готов был на все ради нее.

Натруженным оком Туманов узрел странное сочетание дерзости, решительности и упрямства; и целомудрия, преданности и тепла. Именно эта энергия и составляла притягательность Веры, на которую как сомнамбула шел Ларионов.

В тот вечер Туманов впервые осознал всю глубину связи Ларионова и этой девушки в полинялом платье. Ведь Ларионов был готов пойти