Благовест - Алиса Клима

– Я сейчас, – сказала Вера под сурдинку. – В кухне есть.

– Ты гляди, чтобы там Красин не появился, – пригрозил ей пальцем Туманов.

– Да я мигом, – засмеялась Вера и осторожно скользнула в коридор.

В прихожей было темно. Вера прислушалась. Напротив за дверью кабинета Ларионова не было слышно ни звука. На цыпочках она кралась в кухню, не сводя глаз с этой двери, и вдруг уперлась во что-то теплое. Она чуть не вскрикнула, но Ларионов быстро прикрыл ей рот рукой, а потом прижал к рубашке.

– Тише, Верочка, – прошептал он. – А я поджидал тебя.

– Откуда вы знали, что я выйду? – невольно улыбнулась она, подняв на него глаза.

– Ну, ты была бы не ты, если бы просто послушно уснула, – ответил Ларионов, невольно огладив ее плечи. – Как там старик?

– Мы хотим порезаться в дурачка, – смущенно сказала Вера. – Вышла за картами.

Ларионов молча оглядывал ее лицо в полумраке догорающих углей печи. В бабьем куте[20] на медвежьем тулупе сопела Федосья. Кроме ее сдержанного храпа, в доме все смолкло.

– Он и так дурак, – ласково прошептал Ларионов. – Негоже его лишний раз об этом уведомлять.

Вера потупила взор.

– Он добрый, я чувствую…

– Хватит охмурять мужчин, – промолвил он шутливо, но глаза его как-то странно блестели. – Они рискуют остаться с дыркой не только в сердце…

Вера отстранилась и нарочито надменно встряхнула головой.

– Вы выдадите мне картишки? – спросила она чуть громче.

Ларионов пропустил ее в горницу, и она по-хозяйски вытащила из ящика поставца колоду затертых игральных карт.

– А то и пасьянс ему раскидаю, – усмехнулась Вера на пути в спальню. – Меня мама научила.

– Боюсь, наш с ним пасьянс уже давно раскидан, – с немного грустной усмешкой заметил Ларионов.

Вера скрылась за дверью спальни.

Он столько раз мечтал об этом – увидеть ее в своей спальне. Теперь она была там и играла в карты с комиссаром НКВД, его боевым товарищем полковником Тумановым, а он бродил по дому. Клавка спала на диване, и Ларионову некуда было деться.

Он вышел на крыльцо и вдохнул холодный ночной воздух. Зима постучалась в двери внезапно, неминуемо и уверенно – как всегда в этих краях.

Ларионов отметил, что ничего не осталось от его прежней жизни, кроме самого лагпункта. Год перевернул все – и его тоже. Или он вернулся на уготованную судьбой дорогу?

Несмотря на все перипетии последних дней, он чувствовал счастье. Впервые за этот год он почему-то был наполнен радостью без подмеса еще каких-либо эмоций. Странным образом довольство это происходило оттого, что прошел день – никто не пострадал, все были целы и рядом. А он все еще дышал и наблюдал эту жизнь.

Ларионов немного удивился, но и успокоился от мысли, что радость оказалась более достижимым состоянием, чем представлялось когда-либо в прошлом. Она происходила от благодарности за пройденный день и все, что в нем произошло благостного, отметая в сторону воспоминания о пережитых тревогах.

Он оглядел плац и пошел на вахту к Кузьмичу.

Глава 6

Ларионов проспал несколько часов у Кузьмича в сторожке. Ранним утром после развода вернулся в дом.

Клавка все еще почивала на диване. Она, как и все в доме, разумеется, не проснулась к разводу. Но этого от них сегодня и не ожидалось. Ларионов поколебался, но потом все же осмелился приоткрыть дверь в свою спальню. На тахте у стены спал в одежде Туманов, и почти под боком у него, под одеялом и тоже в одежде – Вера.

Он прикрыл дверь и вышел в кухню. Федосья лихо месила тесто.

– Слава богу, батенька, храни вас Господь, – пробубнила она как молитву. – Девка-то настрадалась опять. Спит, поди?

Ларионов хотел обнять Федосью, как мать, но только кивнул.

– Спит с Тумановым, – засмеялся он тихо. – Вчера обкатала его в дурачка, похоже.

– Это как же? Срам какой! – прошептала Федосья. – В одной кровати спят?

– А как же еще? – подмигнул Ларионов. – Он старый, она маленькая. Намаялись да спеклись.

Федосья добродушно затряслась и осмелела.

– Вот и нечего ей из спальни выходить, – буркнула она. – Там ей и место. И давно!

Ларионов сразу нахмурился:

– Ты делай свое дело! Нечего тут советы непрошеные раздавать.

Ближе к полудню народ зашевелился. Ангелина быстро испарилась в сенях, как тень проскользнув позади Ларионова, увлеченного привезенной Тумановым газетой.

Он слышал, как Ангелина кралась за спиной, чтобы незаметно улизнуть в барак, но не обернулся: ему было не по себе от ее присутствия в доме. Она напоминала ему и Анисью, и прежнее до встречи с Верой существование, в котором и тогда, и тем более теперь он находил мало радости. Только гнетущую неизбежность.

Перед приходом обоза с Верой он вел на зоне уже тот развратный образ жизни, где не было места ни осмыслению, ни размышлениям, а только пьянству, забытью и половым утехам, порой лишенным даже действительного удовольствия из-за пресыщения, безразличия к партнершам и жизни в целом. Из-за разочарования и усталости от гнусности быта в лагпункте, когда половая близость случалась от безысходности, а не от возобновляющегося непреодолимого желания. Любви не было ни в чем вовсе. Ничто не побуждало к этим утехам, кроме потребности высвободить напряжение. Не возникало даже на мгновение хотя бы признака страсти. В какой-то момент и похоти не осталось – только выученное знание, что разрядка с женщиной неминуемо снизит на какое-то время общее ожесточение от зловещей атмосферы ИТЛ.

Этот год подле Веры словно отлил из Ларионова неузнаваемый для него самого образ. Он не мог определить точно, когда в новую форму была залита вся эта переплавленная масса его существа, но ощущал себя по-другому. Не было прежней усталости, уныния и подавленности. Даже напряжение приобретало другой окрас: он словно принял зону со всеми ее тяжкими проявлениями и соединился с людьми в трудоемком процессе борьбы за жизнь и человечность. Все больше напряжение теперь было связано не с отвращением и избеганием действительности, а с сохранением людей.

Ларионов стыдился многих прежних дел и не посмел бы признаться Вере во всех своих сожалениях из-за их порочной природы. Стыдился многого в себе и в своем окружении, но странным образом при этом последовательно обретал все больше внутреннего покоя и устойчивости. Оголив перед самим собою и собственные пороки, и пороки системы, он словно избавлялся от скрытого давления.

Исчезла болезненная потребность постоянно сбрасывать напряжение привычными способами: дурить и погружаться в разврат с женщинами. Только от алкоголя он