Химена. Верность и долг - Мария Тереса Леон

Девушка осталась сидеть на своём камне, так и не выкрикнув для потомков своё имя, и только всё всхлипывала, вытирая глаза и нос своими жёсткими волосами, которые ласково и медленно расчёсывало солнце.

Всё тесно, только небо широко. Химена смотрит на синий свод над своей головой, в то время как её смирная лошадка тихо трусит по дороге к монастырю. Химене кажется, что она никогда здесь не была. Всё ново для неё, словно и не было страшного оскорбления, какому она подверглась, словно прошёл гнев и самая память о короле Альфонсо отодвинулась куда-то далеко-далеко… Как чист воздух, как мирно и покойно кругом… Химена вдруг пугается, что так легко всё забыла. Женская слабость, наверно. Нельзя, наверно, так сразу расставаться с воспоминанием о горьких днях и так бездумно предаваться надежде. Бурые комья кастильской земли под копытами Химениной лошади потрескались и раскрывают рты навстречу весне. Деревья смотрят вслед Химене своими строгими глазами… Химене хочется, чтобы её лошадка ступала по старым следам Сидовых коней. Химена ждёт вестей от Сида, как бурая земля — весны. Скоро она увидит доброго аббата, но не вернутся уже те счастливые дни, когда она ходила в монастырь за благословением… По небу летит коршун, и пёстрые сороки что-то чертят в воздухе задорными хвостами… И словно бы и не было тех дней, когда ехали рядом по этим дорогам Химена и Родриго… Ничто здесь не напоминает о той, далёкой, Химене, о тогдашнем Родриго… Только тополя дрожат двуцветным листом, и в шелесте их звенит далёкий голос воспоминания. Но разве таков голос Сида — мощный голос, при звуке которого кони пускаются галопом по равнине? На каких равнинах, в каких дубняках затерялся этот голос? И правда ли, что голоса застывают в ветре и он носит их из края в край? Если правда, то почему он не принесёт эхо любимого голоса ей, Химене?.. «Химена-а! Хи-ме-на-а-а…» Или он больше не зовёт её? Всё ушло, только она осталась, Химена. Ничего уже не помнит эта суровая бурая земля… Смирная лошадка тихо несёт своей мерной рысью её, Химену, по неблагодарным, забывчивым этим местам… Вот уже начинаются монастырские поля. Скоро покажется и сам монастырь. Добрый дон Санчо, наверно, постарел за это время. Святой человек… Может, уже ударили в колокола? Ведь когда Сид ехал в изгнание, то звонили, так, верно, и ей, Химене, за верность её подобает такая встреча. Ведь и она стойко несёт крест свой… Наконец-то девочки будут в тепле и в покое. До чего же они там в замке простыли — кашляют, носы красные — горе! Но ничего, поправятся, только бы пришла весна и засеяла тоненькой травой сухие рёбра кастильской земли!.. Химена думает, что яблони нынче обязательно зацветут. Потом смотрит на детей — худенькие дети, выросшие в суровом климате кастильского плоскогорья…

Дон Диегито, тоненький, как ивовая веточка, приблизился к матери:

— Смотри, родная, солнце уже припекает.

— Да, сынок, и скоро у тебя будет свой собственный конь, как тебе обещано, — Жаворонок… Жаворонок — значит, с крыльями. Помнишь, ты спрашивал, бывают ли кони с крыльями?

Но мальчик хмурит брови и задумывается. Да, конечно, он хотел коня… Но…

— Сынок, ты не рад свободе?

Конь, на котором едет сейчас дон Диегито, брыкается, поцарапавшись о куст. Мальчик натягивает поводья, и конь послушно ступает дальше.

— Я рад, родная, но я всё думаю: где голубка?

Химена смеётся:

— Сынок, голубям хорошо в широком небе. В любом другом месте им тесно.

— Но как там она без меня, родная? Кто ей слово скажет — про её красные лапки, про пёстрые крылышки? Она вернётся, увидит, что меня уже нет в темнице, подумает, что я умер или забыл её.

— Сыночек, так ты потому не хотел уходить из тюрьмы? А я-то думала: ну что он упирается…

— Но, родная, как же она там, без меня…

— А ты послушай, я расскажу тебе, что случилось с одним пленником, сидевшим в темнице в Леоне. Вот ему и вправду солоно пришлось. У него не было такого отца, как у тебя, Диегито, и некому было вызволить его. Так слушай, и пускай вся правда моего рассказа будет от бога, а вся ложь — от дьявола… В темнице города Леона томился пленник, который узнавал, что наступил рассвет только по воркованию голубки, каждое утро прилетавшей под крохотное окошко его тюрьмы. И только и было счастья для измученного сердца пленника, что это свидание с маленькой крылатой подругой. Как часто говорил он с ней, рассказывая о своей горькой участи! Но в один прекрасный день королевская стража узнала про голубку, своим воркованьем облегчающую муки страдальца. И один из лучников пронзил её насквозь меткой стрелой.

— О, родная, какая низость!

— Так пусть же твоя голубка летит по небесному пути, где так удобно и просторно её крыльям. Пожелай ей, чтоб весна была тёплой и солнечной.

Мать смолкла. Сын тоже молчал, взволнованный. Ему казалось, что на сердце его упала свежая роса. Он взглянул на мать и подумал, что и она, словно та голубка, что прилетела к пленнику в тюрьму города Бургоса, — верная, утешная, незабвенная.

Когда почти уж подъезжали к монастырю, им повстречался свинарь в красной овчине и лисьей шапке. Он так изумился при виде Химены, что даже пал на колени как перед видением. Он знал, как и все в округе, о тяжкой её судьбе и, вздохнув, перекрестился. Свиньи стояли тихо, разморённые зноем, как большие, недвижные камни. Химена окинула животных опытным хозяйским взглядом, в то время как Диегито врезался на своей лошадке в самую гущу рюхи, которая с визгом разбежалась, спасаясь от этого грозного святого Георгия, очертя голову бросающегося в битву. Четвероногое воинство бежало с поля боя, оглашая воздух отчаянным хрюканьем и оставив в одиночестве свинаря, который продолжал стоять на коленях во власти какого-то магического страха…

Дон Диего вернулся победителем…

— Сынок, разве можно…

— Я пошутил, родная!

— Наши ли, монастырские ли — это божьи твари, нельзя их трогать.

— Так я чтоб испугать свинаря…

— Смертных нельзя пугать, и над имением нужен глаз…

— Родная, но ведь ты сказала, что сегодня всё — свобода!..

Свобода! Белая лошадка Химены свободно бежит по дороге к монастырю Сан-Педро де Карденья, дон Диегито скачет взад-вперёд, как с цепи сорвавшийся, девочки поют. Свободны!.. Вот уж слышен колокол, сзывающий монахов на какой-то молебен, вот Химена уже въезжает в надёжный приют, где