Химена. Верность и долг - Мария Тереса Леон

Стоя на балконе, Химена смотрит в тёмную глубину, и маленький светильник в её руке дрожит, словно робея перед встающей на небе полной луной, похожей на душистый круглый хлеб, облитый мёдом. Химена дует на маленький робкий огонёк и погружается в мёд лунного сияния… С далёких токов доносится запах будущих хлебов… Химене слышно, как хлопочут монахи, разгружая телеги со снопами. И весь монастырь словно сразу всколыхнулся. Скорей, скорей! Надвигается гроза, надо выиграть бой с наплывающей чёрной тучей. Скорей! Скорей! Бить — молотить, потеть — пить, размахнуться — согнуться до земли! Потекли по лицам грязные ручейки, руки ходят ходуном от одного снопа к другому, надо успеть сложить зерно в амбар, прежде чем небо разворчится. Среди всей этой суетни, покрикиванья на послушников, бормотанья молитв прохаживается отец Сенен, задумчиво покачивая головой и словно сомневаясь в том, что ловкость людей чего-либо стоит рядом с предопределением неба. Но он ошибся: небо сжалилось над людьми, гроза прошла стороной, и все в эту ночь спали спокойно.

Все, кроме Химены… Она стояла одна и слушала, как на башне кричит сова и где-то жалобно, насмешливо и глухо поёт козодой. С неба падают семена лунного света, потрескалась накалённая за день земля, теперь шершавая, бурая, а недавно, по весне, мягко укрытая лепестками с цветущих кустов хара; мелкие цветки тимьяна покрылись пылью, и дрок роняет свои скромные жёлтые лепестки, дрожа чахлыми ветками, неспособными удержать даже щегла. Уже не видно больше сборщиц колосьев, с волосами, повязанными яркой тряпицей, пропитавшейся на лбу горячим потом трудового дня; уже не движутся они плавно вслед за жнецами, время от времени останавливающими свой серп, чтоб, словно невзначай, схватить девушку за подол, а потом отшутиться. Жаркое, па́рное лето, набухающее спелым колосом, стоит вокруг монастыря. Пашни и угодья требуют всечасного внимания, и ни одному монаху не удаётся спокойно прочитать утреннюю молитву…

А маленький дон Диего болен. Химене несколько раз уже приходилось придерживать его голову: у него кровь шла носом. Мальчик откидывался на подушку, а отец Сенен принимался готовить для него свои таинственные настои из трав. «Родная, это смерть?» — спросил вдруг Диегито у матери, и Химена, растерявшись от этого вопроса, с ужасом взглянула на широкую полосу крови, протянувшуюся по его белой рубашке, собранной у ворота на лиловый шнурок. «Родная, это смерть?» Химена молчала, сжав хрупкую руку сына. Как объяснить ему, что такое смерть? Нет здесь Родриго, чтоб обучить их птенцов уму-разуму, нет здесь главного голоса, есть только шёпот её, Химены. Что может рассказать она, женщина, о крови, льющейся на поле битвы? Чтоб утешить сына, Химена рассказывает ему об отцовских ранах и отцовском мужестве. А вдруг Диегито, сын Воителя, вырастет трусом? Кровь из носа и та его пугает… Нет, сынок, родной мой, это не смерть, нет, это весна твоей жизни. Ах, если б Родриго видел, как вырос его сын! Так что не бойся смерти. Все мы смертны, но мы должны жить так, словно бог сотворил нас вечными. Ведь ты хочешь стать рыцарем, правда? Так можно ли бояться пятнышка крови на рубашке? Много ещё разного сказала Химена своему сыну, и мальчик задремал, откинувшись на подушки, дыша душистыми травами, засунутыми ему в ноздри отцом Сененом… Химена поцеловала его, словно затем, чтоб увериться окончательно, что сын — живой, потрогала его грудь и, взмахом руки отпустив отца Сенена, взяла свой светильник и медленно вышла из комнаты, держа светильник высоко над головой, чтоб снова предаться думам под готическим сводом своего окна.

Луна бледнела. Химена вгляделась в темнеющий свод неба. Протёрла глаза… Что они, остекленели, что ли? Или окаменели от постоянных слёз? От всех этих дней, проведённых в темнице, где солнцем для неё был один только Диегито. И снова, как это часто случалось с ней, Химена стала искать опоры в прошедшем. Её глаза… Раньше это были самые красивые глаза в Леоне, бархатные, лавандовые… Так говорили знатные юноши с тонким станом, проезжая верхом под её окошком и снимая перчатку, чтоб Химена видела их тонкие, нежные пальцы… Химена даже рассмеялась, вспомнив широкую шершавую ладонь Сида, которую он раскрыл перед ней, чтоб убедилась, как нелегко ему зарабатывать хлеб свой. Воителю тоже приглянулись в своё время её глаза, а Химена заглянула в его глаза и увидела, что они глубоки, как лесные озёра… А сейчас… Да что ж у неё с глазами?! Химена подымает глаза к луне. Что за тени? Химена пугается, зажимает глаза ладонями, открывает снова. Лунное небо мутнеет, её собственные руки вдруг стали чёрными, как у мавританки. В воздухе уже не стоит аромат свежих колосьев, не слышно больше далёкое мычание стад. Что за чудо? И почему звонит монастырский колокол? Господи, бедные мои глаза!..

Дети Сида, спешите взглянуть на чудо! Покиньте ваши тёплые постели, чтоб присутствовать при агонии умирающего светила! Из монастыря выходят монахи со светильниками в руках, распевая гимны в честь святой троицы. Знамение! Чудесное знамение! Что-то предскажет нам небо?! Химена подалась вперёд, прикрывая рукой глаза.

— Дон Санчо, я ничего не вижу!

Добрый аббат подымает свечу, омывая светом лицо Химены, которая, сквозь слёзы, мигает.

— Разве ты не видишь, дочь моя, что видишь? Отними ладонь от лица.

Химена повинуется, обратив взгляд на небо как раз в то мгновение, когда луна, освободившись от заслонившей её лик тени, открывает тонюсенькую полоску света. Процессия движется дальше. Сонные монахи поют гимны, растягивая каждый слог. Они просят защиты у бога, всесильного, бессмертного бога, но ни один взгляд не отрывается от внезапно затмившейся луны. Что сулит им затмение? Войну? Голод? Смерть? А тем временем робкие звёзды бледнеют, и луна, после своего внезапного приключения вновь встаёт на небе, надменная и холодная.

Химена садится в своё кресло. Дон Диегито опускается на колени у её ног:

— Родная, дон Сабино говорит, что это было просто затмение.

Химена, сжимая лоб рукой, думает о бедах, которые могут ещё поразить её семью. Кровавое пятно на груди сына не выходит у неё из памяти…

— Это затмение, родная!

Дон Сабино, монах, всегда ходящий с опущенными глазами и знающий все науки Востока, сказал, что это — затмение. Если верить послушникам, этот монах находится в таинственных сношениях с самим… с тем, чьё имя нельзя назвать, а монахи, так те уверяют, что он вместе с науками завёз к ним ереси. Но углубляться в такие дебри никто не решается, так как на попечении дона Сабино находятся монастырские пашни и угодья и он всегда