Химена. Верность и долг - Мария Тереса Леон

— Ведьмы, видать.

— Видать. На лбу написано. Зато и покрывают холстиной свой товар, а то как налетят мухи, пойдёт дух ядовитый, они сами-то первые и помрут, и все увидят след от чёртова хвоста на этих травах.

— Так чего нечисто-то, след аль травы?

— Молчи, тебе не понять, и негоже мне беседовать с невеждою.

Есть средь дней человеческих такие, когда счастье словно горит голубым светом, никому не видимым, кроме тех, для кого зажжён. Такой день переживали сейчас дочери Сида… Жадно смотрели они вокруг. Вон какой-то монах отпускает грехи двум девушкам, высоко подняв образок над их головами; вон, толкаясь и обгоняя друг друга, заполняют базарную площадь покупатели, а торговцы подымают на них умоляющие взгляды над лотками с розово-пятнистой форелью, связками петрушки, мяты, кишнеца, розмарина для приправы к любому блюду. У тех, кто останавливается возле женщины, бросающей в кипящий котелок куски поросятины, даже слюнки текут, и целая толпа зевак неотрывно следит за тем, как повариха одной рукой бросит кусок в котёл, растолчёт в звонкой ступке пару головок чеснока, засыплет чеснок в варево, а другой прижимает к обнажённой груди сыночка, который пока что лакомится пищей, посланной ему самой природой. И люди стоят и смотрят, привлечённые то ли уютным видом дымящегося котла, то ли простой крестьянской красотой женщины. Торговки предлагают янтарные смоквы, и мускатный виноград, и медовые груши, и каштаны, и орешки. Всё — в маленьких корзинках, собранное бережливо, как сокровище, оберегаемое сейчас неотступным взглядом всей семьи, прибывшей на телеге и очень боящейся управителей королевских имений, вечно требующих доли королю. Луку для короля! Чесноку для короля! Каштанов для короля! И всего, что земля родит — пшеницы, маслин, винограду, — тоже для короля! Есть над вами король — значит, выворачивайте наизнанку ваши карманы и ваши сердца…

Сидовы дочки смотрят, смотрят и в себя не могут прийти от изумления… Вон служанки из знатных домов проходят между лотками, выбирая, что получше. Пробуют на вес живых гусей и призывают всех святых в свидетели, что таких хилых и свет не видывал. А торговки орут, что ведь это — чистый жир и белое мясо, в то время как сами гуси, удивлённые происходящим, вертят длинными шеями.

Минайя ведёт девочек к лоткам торговцев шелками. Откуда эти широкие яркие полотнища? Какой караван шёл за ними через пески, по берегам сказочных рек, дни и ночи, и снова дни и ночи под палящим солнцем, чтоб бросить их мягкими складками на лотки базара в Бургосе?

— Дядя, это этамин?

— Нет, дитя моё, это тканый шёлк, самый лучший, ни сама королева, ни кузина королевы не носили таких шелков, какие будешь носить ты, — отвечает добрый Минайя, которому всё кажется слишком бедным для Сидовых дочек. Племянница краснеет…

Чистая девочка, воспитанная в монастыре Сан-Педро де Карденья, ничего ещё не знает о придворных интригах, и ей неизвестно, кто это — кузина королевы Констансы. Никакие хитросплетения ещё не коснулись её души, а в монастыре говорили о случившемся лишь вскользь и недолго… Королева Констанса, вдова графа Шанлон сюр Саон, была из бургонского рода. В 1079 году она въехала в Испанию, чтоб обвенчаться с королём Альфонсо. Она привезла с собою другую смуглую и манящую плоть, другое бродящее вино, заключённое в драгоценный сосуд, другой лёгкий корабль в праздничном убранстве, готовый немедля пуститься в опасное плавание по полной приключений придворной жизни — свою кузину, более прекрасную, чем день и чем ночь… Увидев прелестный облик, Альфонсо бросился к ней с протянутыми руками — «Констанса!», а настоящая Констанса стала белее мраморной плиты, в то время как красавица, польщённая ошибкой короля, мягко опустилась пред ним на колени. С тех пор кузина разгуливает по дворцу, задорно постукивая расшитыми золотом туфельками, гордо задирая голову и глядя на всех свысока. С тех пор верховодит она целою партией неутомимых честолюбцев, партией этих знаменитых графов, врагов Сида. Как-то раз, за вечерней трапезой, когда беседа вертелась вокруг соколиной охоты, Сид стал восхвалять жаворонка и его верность одному лишь свету солнца. Кузина усмотрела здесь намёк на добродетель Химены и почувствовала себя задетой за живое. Она выпустила из клетки своего скворца, побежала на дворцовый двор, где Альфонсо забавлялся боевой игрой со своими рыцарями, повисла у него на руке и зашептала ему на ухо, но так, чтоб быть всеми услышанной: «Я твой жаворонок, а ты — моё солнце».

…Сидовы дочки ещё не знают таких историй. Весёлыми глазами смотрят они окрест, на рыночную площадь, слушая незнакомые голоса:

— Ах, если бы мой Гальван был храбрецом и последовал бы за доблестным Воителем! Те, что так поступили, теперь богаты!

— Или мертвы, — вмешался жестянщик, хмуро постукивая молотком по какой-то железке. Несколько человек переглянулись, молча поздравив себя с тем, что живы, в то время как востроносый старик ходил между рядами, расспрашивая:

— Кто они, на конях-то? Кто они?

Все смотрели на Сидовых дочек, не обращая особого внимания на старика, с трудом прокладывающего себе путь к знатным всадникам.

— Кто они? Кто они?

Как мог он получить ответ на свой вопрос? Альвар Фаньес был слишком знаменит, чтоб говорить с неизвестным стариком. Девочки с распущенными по плечам волосами робели перед рослым, гордым рыцарем, приходящимся им дядей, и боялись слово произнести. Торговец шелками счастливо грыз луковицу, и отрыжка мешала ему говорить. К тому же он был взволнован. Какой счастливый день! Какие знатные покупатели! Пальцы у торговца дрожали, разворачивая всё новые сокровища перед неопытными взглядами девочек… Старик, повторявший свой вопрос, коснулся наконец рукава Альвара Фаньеса:

— Сеньор, сеньор, вы знали Мартина Антолинеса? Сеньор, сеньор, вы знали того, кто прозван Сидом?

Слова его были встречены взрывом хохота окружающих.

— Сид, слышите, сеньор? Сид, Родриго де Бивар?

Все помирали со смеху от нелепых вопросов старика.

— Да ты что ж, не знаешь, кто я, старик?

— Что? Что? — Старик прикладывал руку к уху, чтоб лучше расслышать.

— Правда, не знаешь?

— Я говорю, Мартин Антолинес, верный житель Бургоса… Помните?

— Да, старик. Чего ж ты ему желаешь, добра или зла?

— Сеньор, — вымолвил старик и заплакал, — помните сундуки, сеньор?

— Кто ты?

— Видас, ростовщик.

Альвар Фаньес почувствовал, что его сияющая молодость словно омрачилась чем-то. Он опёрся о лоток торговца шелками.

— Ростовщик! Чего ж ты хочешь от меня?

Но старик еврей уже стоял на коленях, неловко опираясь одной рукой о землю, а другой жадно ловя руку Альвара Фаньеса, чтоб поцеловать.

Всю жизнь хранил Видас сундуки, обитые красной кожей! Друг его Ракель давно уж умер и, умирая, протянул руку Видасу, дотронулся