Белый снег, черные вороны - Чи Цзыцзянь

Японец оглядел мастера Циня и заплетающимся языком поинтересовался, за какую цену его можно будет нанять на работу?

Цинь Восемь чарок тоже не стал церемониться: «Меня зовут Цинь Восемь чарок. Если вы сможете выпить со мной восемь чарок, тогда я назову свою цену».

Като Нобуо прошиб холодный пот, он не то что восемь – даже три чарки не смог бы осилить. Тогда он спросил у хозяина винокурни, что за вещь так важна, кроме человека?

Фу Байчуань хлопнул его по плечу, показывая, что надо подняться, и повел того на задний двор к колодцу: «Без хорошей воды не сделаешь хорошую водку. Этот колодец, вы наверняка слышали, называют семицветным. Да будет вам известно, когда пробили эту скважину, небо окрасилось радугой. Скажите мне, сколько может стоить такой колодец? Да его на половину Фуцзядяня нельзя променять!»

Като Нобуо еще не напился до беспамятства и понял, что один человек и одна вещь – это препятствия, которые устроил для него Фу Байчуань, преодолеть их будет весьма сложно. Он осознал, что хозяин винокурни одурачил его. Ощутив себя опозоренным, японец спрыгнул с площадки у колодца и в расстроенных чувствах отправился восвояси. Выйдя за порог винокурни, он топнул ногой и, обратив лицо к небу, выругался: «Винокурня семьи Фу, сдохли, сдохли много!»

Хождение в мир мертвых

Все мертвецы, которых Сисую доводилось видеть в прежние времена, были спрятаны в гробу. Другими словами, самих умерших он не видел. Но после прихода чумы, начиная со смерти Ба Иня, ему постоянно попадались трупы, лежавшие на улицах. Кто-то из больных, покачиваясь, ковылял по дороге, вдруг ноги его подкашивались, и он в конвульсиях помирал на земле. Кто-то расставался с жизнью дома, но родственники, боясь, как бы их не забрали в карантин, или, пожалев денег на похороны, выбрасывали тело на улицу, все равно ведь теперь появились специальные люди, прибирающие трупы. Все эти покойники умерли неспокойной смертью, у них были распахнуты глаза или широко открыты рты, словно они еще не насмотрелись на этот мир или что-то не успели сказать своим родным.

Стоило Сисую вспомнить ободранного до нитки Ба Иня в белой майке и цветастых трусах, как ему становилось тошно. Он ненавидел тех, кто сорвал с Ба Иня одежду. Среди них двое, похоже, получили воздаяние – вскоре после смерти Ба Иня они заразились чумой, один уже умер, а другого недуг терзал в чумном госпитале.

Чжоу Яоцзу и Сисуй один за другим близко столкнулись с заболевшими, поэтому в первые дни Юй Цинсю не находила себе места от беспокойства, опасаясь, что они как рыбы уже попали в незримую сеть, раскинутую чумой. И только по прошествии полумесяца, когда ни со старшим, ни с младшим ничего не случилось, женщина смогла перевести дух. С тех пор как фуцзядяньцам запретили свободный проезд на Пристань и в Новый город, Сисуй больше не мог продавать газеты. Привыкший болтаться на свободе, мальчишка все не мог успокоиться, и, хотя мать предупредила его, что снаружи небезопасно и велела сидеть дома, он по-прежнему бродил по улицам.

Торговля на улицах из-за чумы совсем поменялась, и это Сисуй знал как никто другой. Меньше стало не только открытых лавок и прохожих, даже мелких уличных торговцев – и тех след простыл. Раньше под вязами всегда стояли продавцы воздушной кукурузы и мастера, чинившие корчаги и кастрюли, а сейчас они исчезли. Казалось, что у деревьев забрали сердце – так безжизненно они выглядели. Как-то Сисуй проходил мимо большого вяза и подумал, что без огня, разводимого торговцами, тому наверняка холодно; не сдержавши чувств, он хлопнул по стволу и спросил: «В эту зиму намерзлось, да?» Внезапно дерево ответило ему: «Карр!» – оказывается, на вязе сидел одинокий ворон. Приметив озабоченный вид птицы, Сисуй предположил, что ворон, наверное, что-то натворил в своей стае и теперь в одиночку сидит и раскаивается.

Сисуй обнаружил, что, подобно ему, каждый день выходят бродить по улицам еще два человека: один из них мусорщик Черный Ли, а другой – евнух Ди Ишэн.

Черный Ли любил есть мышей. Стоило прийти чуме, как он заявил, что его смертный час настал. Мусорщик считал, что после стольких съеденных мышей в его теле накопилось много отравы и он обречен заразиться чумой от мышей. Поначалу со страхом в сердце он все же собирал мусор и отходы, но стоило ему наткнуться на похороны, как он задумывался о том, как его самого положат в гроб и погребут на ледяной пустоши, а его вечными спутниками станут лишь озябшие вороны да холодный месяц, и тогда Черного Ли пробивала дрожь.

Если кто и знал, в какой день Черный Ли сошел с ума, то это был Сисуй. За день до того при встрече Черный Ли еще был одет как обычно. Увидев Сисуя, он поинтересовался: неужели с приходом эпидемии газеты перестали печатать? Ведь ему на улицах совсем перестали попадаться брошенные газеты. А на следующий день выражение лица и одежда у Черного Ли были уже какие-то странные. Он накинул на себя холщовый мешок, на одну ногу напялил черные ватные улы, а на другую – темно-желтый валенок, на лоб наклеил резную ритуальную купюру, а на нос – пластырь, вид у него был словно у чертенка, сбежавшего из храма.

Сисуй, завидев Черного Ли, поинтересовался: «Куда это ты направляешься?»

Тот радостно ответил: «На небеса, прикупить вещичек!»

Сисуй понял, что тот сошел с ума, и продолжил расспросы: «И что на небесах продают?»

Черный Ли подвалил к мальчику и щелкнул его пальцем по лбу: «Я тебе скажу, но ты никому не рассказывай».

Сисуй кивнул: «Я никому не расскажу».

Черный Ли огляделся вокруг, убедился, что рядом никого нет, и тогда шепотом сообщил: «Знаешь, дни небес уже сочтены, и там хотят продать самое дорогое, что у них есть, – Солнце и Луну!»

От любопытства Сисуй аж высунул язык: «И что ты купишь?»

Черный Ли протер рот: «Что я куплю? Мужчины разве не хотят сбежать на Луну? Куплю себе ее, принесу домой и буду спать в обнимку с такой светлой-пресветлой, круглой-прекруглой, красивой-прекрасивой, чистой-пречистой Луной. Вот удовольствие будет, скажи?» Договорив, он пустил из носа соплю.

Сисуй продолжил: «Ну ты и красавчик, даже сопли распустил».

Черный Ли вытер рукавом нос: «Я буду спать с Луной целый год, затем мы родим маленькую Луну, представь себе, что за светлые дни настанут».

Сисуй не выдержал и прыснул от смеха: «Ну а как ты на небеса-то попадешь? Небесной лестницы-то у тебя нет».

Сумасшедший сначала бросил Сисую: «Дурак». Затем он указал на вязы вдоль дороги: «Видишь или нет, там каркун сидит наверху?» (Фуцзядяньцы обычно называли воронов каркунами.)

Сисуй задрал голову: «Вижу».

Черный Ли продолжил: «Я залезу на вяз и оседлаю каркуна, он взмахнет крылами – и разве я не окажусь вместе с ним на небесах? Каркун еще поможет мне купить Луну, и я его не обижу – когда родится маленькая Луна, я отдам ее ему в жены». Договорив, Черный Ли бросился к дереву и словно обезьяна стал карабкаться наверх. Похоже, в детстве он был большим любителем лазать по деревьям, руки-ноги у него двигались ловко: не успел мальчишка моргнуть, как мусорщик взобрался выше человеческого роста. Восседавший на верхушке ворон поначалу сохранял спокойствие, но потом при виде взбиравшегося все выше мужчины почуял опасность, встрепенулся и улетел. От неожиданности Черный Ли даже свалился с дерева. Подвернув при падении ногу, он, прихрамывая, вернулся к Сисую и захихикал: «Этот каркун улетел, но появится следующий! Я не верю, что их не тронет мое обещание подарить маленькую Луну, хе!»

С того дня Черный Ли пропадал на улице не только днем, но и ночью. Городовые на ночном обходе, заметив его, приказывали ему возвращаться домой, он же задирал голову и отвечал: «Дома полно мышей, у каждой острые зубы и свирепый вид. Разве они не сожрут меня, если я вернусь? На улице спокойнее!» Полицейским