Белый снег, черные вороны - Чи Цзыцзянь

удел – посреди чумы помереть с улыбкой на устах. Во время эпидемии ради блага живых карантинное ведомство издало приказ, запрещающий держать дома тело любого умершего, поэтому семейство Чжоу хранило смерть бабки в строгой тайне, у ворот не подняли траурный флаг, домашние не носили траурное одеяние, кондитерская по-прежнему работала, и уж тем более не известили Чжоу Яотина – из опасения, что тот, помня о месячном каторжном наказании после проступка на работе в полиции, сдаст родственников властям. Они положили тело бабки перед алтарем, жгли благовония, читали сутры, провожая дух умершей. Если к бабке приходили посетители, чтобы она пообщалась с духами, то им говорили, что старуха уехала к родственникам и вернется только через пару дней. Дабы избежать подозрений, Юй Цинсю не только сама, как обычно, пекла сладости, но и отправляла Сисуя бродить по улицам. После потери бабушки мальчишке на улице солнечный свет до слез колол глаза, а когда северо-западный ветер щипал лицо, ему тоже хотелось плакать, ведь бабушка больше не увидит света, не почувствует дуновения ветерка. Он очень раскаивался в произошедшем: ведь если бы он не рассказал бабке о том, какой у него ладный вырос петушок, то она не померла бы от смеха. Из-за этого, завидев Ди Ишэна, мальчишка захотел разорвать его на части и скормить собакам.

Согласно заведенному порядку тело простояло дома две ночи и только на третий день утром Чжоу Цзи вместе с Чжоу Яоцзу наняли повозку Ван Чуньшэна, купили гроб и устроили похороны. Сообщить новость Чжоу Яотину глава семьи отправил Сисуя. Узнав, что матушка умерла от смеха, Чжоу Яотин распрямил шею и дважды хохотнул. Под предлогом того, что занят по работе и не может самовольно ее оставить, он отправил Сисуя назад одного, сказав, что сам придет следом. Сисуй догадался, что дядька решил, будто бабушка умерла от чумы, и боится заразиться. Заплаканный Сисуй вернулся домой и все рассказал деду. Чжоу Цзи топнул ногой и махнул рукой: «Трусливая душонка, проводим мать без него! Не будем ждать, выносим гроб!»

Когда гроб подняли, никто не плакал, все же урожденная Юй скончалась в преклонном возрасте, да и ушла без мучений, но Сисуй из опасения, что бабка, попав на тот свет и увидев тамошние фонари, из-за ряби в глазах их не признает и заблудится, стал на колени и принялся перечислять названия фонарей. От этого поступка у всех домашних на глазах проступили слезы. Перечисляя названия фонарей, Сисуй произносил все четко и по слогам: «Бабушка, хорошенько слушайте, Сисуй перечислит вам названия фонарей! Фонарь единства, фонарь двойной гармонии, фонарь трех баранов, приносящих удачу, фонарь мира в четыре сезона, фонарь пяти отроков, борющихся за первенство, фонарь главного министра шести царств, фонарь семи сыновей и восьми зятьев, фонарь восьми бессмертных, переходящих море, фонарь успеха девяти наследников, фонарь засады с десяти сторон. Бабушка, если не запомните этот или тот фонарь, то приходите ко мне во сне». Закончив перечисление фонарей, мальчишка разрыдался. Юй Цинсю подняла его и плотно прижала к груди. Она и представить не могла, что ее сын, под дождями и ветрами болтавшийся в нездоровой атмосфере улицы, станет достойным человеком.

Прощальная песнь

Восьмого декабря закончился сезон «малого снега» и наступило время «большого снега»[42]. На эту дату как раз пришелся день рождения Будды Амитабхи. В былые годы на этот праздник в храмах вовсю курились свечи и благовония. Чума не оправдала ожиданий жителей Фуцзядяня и не исчезла с приходом холодов. Наоборот, эпидемия разгоралась все сильнее и сильнее. Фуцзядянь прямо-таки сделался храмом владыки ада Янь-вана; всяк становился свидетелем, как он ежедневно набирает себе солдат и офицеров, расширяет войско – непонятно лишь, какая война идет в подземном царстве, коли требуется такая огромная армия.

И хотя наступил сезон «большого снега», но с приходом зимы снега в Харбине выпало не так уж много. Порой заметишь, как небо затягивает и в воздухе начинают летать одинокие снежинки, но вскоре снег замирал и возвращался в небесные края, по-видимому, презирая людской мир за его приземленность. Такой снег казался обманом. На улицах и переулках Фуцзядяня его лежало совсем мало; стоило дунуть ветру, как в воздушный танец поднимались пыль, зола и угольная крошка, залеплявшие глаза прохожим. Вообще, из-за большого числа умерших, чувства людей онемели, и они уже не плакали, но когда в глаза прилетала пыль, то слезу пускали и те, кто вовсе не собирался. В такое время в узеньких переулках пыли было поменьше. Многие из этих улочек находились в низинах, где в сезон дождей трудно было передвигаться, и обитатели домов по обеим сторонам дороги общими усилиями покрывали проезжую часть досками, чтобы не вязнуть в грязи. Наваленные на землю доски к зиме оказывались словно прикреплены природным клеем к замерзшему грунту и невольно становились железным веером, намертво прижавшим пыль, – никакому ветру не стоило и пытаться поднять ее.

На второй день «большого снега», пока солнце еще не взошло, а Ван Чуньшэнь крепко спал, в конюшню пришла Цзинь Лань, она разбудила мужа и сообщила, что заболел Цзибао. Полночи у сынишки держалась повышенная температура, а теперь ему захотелось поесть белых груш. Цзинь Лань попросила мужа, как поднимется, сходить во фруктовую лавку и купить несколько штук. Когда жена давала ему поручение, тон ее был спокойным, но Ван Чуньшэнь, услышав такое известие, разволновался настолько, что у него пересохли губы и охрипло горло.

– Цзибао ведь не выходил со двора, как он мог заразиться?

Ван Чуньшэнь не видел лица Цзинь Лань, так как небо еще не просветлело, а фонарь в конюшне был погашен. Жена стояла перед ним, словно смутная тень, и напоминала привидение. Он даже засомневался, не снится ли ему все это.

Женщина успокоила его:

– На чуму не похоже. У него покраснели и заслезились глаза, потек нос, опухло горло – очень похоже на корь. И в самом деле, дочка младше сына, а уже корью переболела, а у него вот корь только теперь, в десять лет, случилась.

– Ты уверена, что это корь?

– Да даже если чума, неужели ты не пойдешь взглянуть на своего сына? – Цзинь Лань повысила голос и очевидно огорчилась.

– Да я не в этом смысле. Я боюсь, не грозит ли ему опасность.

Голос жены немного смягчился:

– Корь нельзя пускать на самотек, надо хорошенько присматривать. Если не повезет, то рубцы останутся и ему будет трудно найти жену.

– И на что следует обращать внимание? – спросил Ван Чуньшэнь, одеваясь и собираясь навестить Цзибао.

– Нельзя пить холодное и надо получше питаться. Самое главное – не сидеть под сквозняком. В любом случае, на постоялом дворе сейчас никто не живет, дверями никто не хлопает, сквозняки до него не достанут.

Ван Чуньшэнь все же переживал:

– Ну, и через сколько дней полегчает?

Жена, демонстрируя опыт, сказала:

– Сперва пару дней будет слегка лихорадить, а когда вызреет вся сыпь, то два-три дня продержится высокая температура; когда же сыпь покроется корочкой и начнет осыпаться, то, считай, уже все в порядке. В быстром случае болезнь займет неделю, в медленном – дней десять.

– Вот угораздило Цзибао в такое время заболеть корью, – вздохнул Ван Чуньшэнь. – Кто ж из торговцев рискнет сейчас сунуться в Фуцзядянь? Боюсь, груши во фруктовую лавку не завозят и они давно кончились.

– Сыпь у ребенка – что семя, посаженное весной, ему суждено прорасти. Как Цзибао перетерпеть эти мучения? – И Цзинь Лань разочарованно протянула: – Ты ему все же родной отец!

Слова «родной отец» сильно резанули слух возницы. Он подумал, что Цзинь Лань тем самым нарочно бахвалится, как у него под носом родила Цзиин от другого. Решив не терпеть все это и вывести жену на чистую воду, Ван Чуньшэнь рубанул напрямую:

– Папаша у Цзиин с ума сошел, не доведется ему впредь признать родную дочь!

Цзинь Лань хмыкнула:

– Это с чего вдруг папаша Цзиин сошел с ума?

– Ну