Белый снег, черные вороны - Чи Цзыцзянь

Цзинь Лань холодно усмехнулась:

– Так ты решил, что я, Цзинь Лань, сойдусь с тем, кто любит есть мышей? Тьфу на тебя! И как ты только додумался до такого!

– Если отец Цзиин не Черный Ли, тогда, наверное, это уличный гадатель Слепой Чжан. – Возницу задело это «тьфу», и он решил выложить все свои догадки об отцовстве Цзиин, накопившиеся за прошедшие годы. – Уж без одного из этих двух отбросов тут не обошлось!

На сей раз Цзинь Лань громко расхохоталась; смех ее походил на уханье совы и звучал просто пугающе. От подобных звуков не только у Ван Чуньшэня волосы зашевелились, но даже конь пришел в беспокойство и зафыркал. Женщина прекратила смеяться, с издевкой назвала мужа хозяином Ваном и заявила:

– А ты решил, что со мной переспать согласится только мусорщик или слепец? Как ты меня недооцениваешь! – И снова бросила: – Тьфу!

После чего широкими шагами направилась прочь из конюшни.

Возница так рассердился, что у него едва из ушей дым не пошел. Он оделся, умылся, выкурил трубку и наконец шлепнул коня по спине:

– Братец, ты сам все слышал, вот такая у меня жена, вот такая у меня жизнь, мать его!

Когда Ван Чуньшэнь вошел в постоялый двор, его там встретил храп сладко спавшего евнуха. Ради экономии дров Цзинь Лань топила только один кан, поэтому Ди Ишэн, Цзинь Лань и Цзиин спали вместе.

Чтобы на таком большом постоялом дворе гремел храп одного-единственного мужчины – тут дыхание у мужика должно было быть богатырским! Казалось, на каждом предмете в доме его дыхание поставило свое клеймо, все здесь теперь было связано с фамилией Ди! Нынешним утром от звуков узурпаторского храпа вознице словно ножом полоснули по сердцу, ему захотелось схватить нож со стола и перерезать евнуху глотку!

На краю кана стояли масляная лампа, чашка с водой и плевательница, а еще лежало полотенце; все эти вещи Цзинь Лань приготовила для Цзибао. Стало быть, ночью она помогала сыну сплевывать мокроту, протирала ему пот, поила водой. Взглянув на эти вещи и затем на покрасневшие глаза жены, всю ночь дежурившей у лампы, Ван Чуньшэнь смягчился и больше не пылал гневом.

Цзибао как раз уснул. Возница погладил сыну лоб и щеки, затем потихоньку сказал жене:

– Похоже, жар несильный.

Глядя на просветлевшее небо, Цзинь Лань резко дунула и загасила лампу.

– Ну так я ж тебе объясняла: сейчас жар низкий, а вот когда через пару дней вылезет сыпь, тогда жар поднимется. От него у ребенка даже голова помутиться может.

– Будем за ним присматривать и не дадим жару довести его до беспамятства, тогда все будет хорошо, верно? А когда поправится, я свожу его на цирковое представление.

– Сейчас улицы полны шутами, к чему тратить деньги на цирк? – вздохнула Цзинь Лань. Она улеглась рядом с Цзибао, пару раз зевнула и перестала обращать на Ван Чуньшэня внимание.

Возница знал, что жена еще сердится на него, поэтому понимающе убрался на кухню, где кочергой оживил огонь, подбросил дров и собрался сделать завтрак. Он подумал, что раз Цзибао всю ночь промучился и потерял немало влаги, то для него лучше приготовить чего-нибудь жиденького – котел вкусного супа с клецками. Взяв фарфоровую плошку, возница направился за мукой в кладовку, что находилась в северном углу двора.

Стоило Ван Чуньшэню выйти на воздух, как он аж закашлялся от студеного ветра. Солнце взошло уже наполовину; похоже, что и оно не на шутку замерзло, его диск был красным-красным. Возница вошел в кладовку, где царил полный порядок. На столбах висели связки сушеной редьки, грибов, острого перца – багровые, белые, желтые, они играли яркими красками и смотрелись воистину красиво. На стенах был развешан сезонный инструмент – пилы, мотыги, серпы; также имелись там пучки сухих цветов. По весне Цзинь Лань растирала цветы и разбрасывала семена вдоль стен постоялого двора. А уж прорастали семена или нет, зависело только от их собственной удачи. Так или иначе, но каждое лето по всем сторонам дома – где гуще, где реже – колыхались бордовые, белые, желтые и красные цветочки, непритязательно украшая постоялый двор многоцветной каймой. Когда Цзинь Лань сеяла цветы, У Фэнь не очень-то радовалась, ведь у нее имелась чувствительность к пыльце: стоило цветам распуститься, как у нее начинался кашель и тек нос. А еще пчелы, привлеченные цветами, порой жалили постояльцев, и те были недовольны. Однако чем больше что-то не нравилось У Фэнь, тем охотнее Цзинь Лань этим занималась. Поэтому каждую осень Цзинь Лань с особым старанием собирала цветы на семена. Ван Чуньшэнь ожидал, что после смерти У Фэнь пыл к посадке цветов у Цзинь Лань поугаснет.

Зерно в кладовке лежало какое пониже, а какое – на высоких полках. Чтобы отвадить мышей, крышку чана с рисом посыпали жгучим перцем; по словам Цзинь Лань, мыши, отведав перца и обжегши пасть, за рисом больше не полезут. Муку же всегда держали на подставке высотой в половину человеческого роста. И несмотря на это, распоясавшиеся мыши все равно урывали свое, умудряясь пробраться к мешку и прогрызть там дырку, поэтому-то мучные мешки все были с заплатками. Развязывая мешок, Ван Чуньшэнь подумал, что приготовленную им еду незачем давать этому псу Ди Ишэну, иначе окажешься его слугой, и потому отсыпал лишь одну чашку. Но когда он уже затянул завязку, до него дошло, как мелочно это будет выглядеть, если не угостить евнуха, хлопающего глазами во время завтрака. Тогда он вновь вскрыл мешок, вздохнул и добавил еще полчашки.

Когда ароматный суп с клецками был готов, на небе уже совсем рассвело. Цзибао и Цзинь Лань еще спали, а Цзиин и Ди Ишэн, наоборот, уже встали. Завидев Ван Чуньшэня, Цзиин, как обычно, робко окликнула его – «папа», а возница, как и раньше, ничего не ответил, лишь налил полную чашку супа и подал девочке: «Ешь, я добавил кунжутного масла. Если не хватит, дам еще».

Возница не хотел сидеть за одним столом с евнухом, поэтому пристроился на корточках перед очагом, молниеносно опустошил чашку, отставил посуду и собрался отправиться на поиски груш для сына. В этот момент его вдруг окликнул Ди Ишэн и попросил о помощи: хотел одолжить повозку, чтобы кое-что перевезти.

Не очень дружелюбно возница спросил:

– Как много времени это займет?

– Думаю, все утро. – Увидев, что Ван Чуньшэнь на такое не согласен, добавил: – Все равно сейчас у тебя работы нет, повозка простаивает.

Возница сплюнул и зашумел:

– Что значит «простаивает»? Мой конь аж два года отработал, как раз пришло время ему отдохнуть и нагулять жирок!

Ди Ишэн брякнул непонятно для чего:

– Если он нагуляет жирок, то ты тогда похудеешь, какой в этом смысл?

Возница не хотел препираться с евнухом и осведомился:

– А что ты, в конце концов, хочешь перевезти? Это тяжелая вещь? Не умори моего коня!

Ди Ишэн загадочно ответил:

– Я не стал бы перевозить то, что не принесет денег. Твой конь такой груз уже возил, он не тяжелый.

Ван Чуньшэнь только рукой махнул:

– Коли умеешь надевать упряжь, то действуй сам. Если же коню это не понравится и он не станет в повозку, то помогать тебе не буду.

Евнух колыхнул телом, осклабился и самодовольно заявил:

– Вот со скотом-то я управляюсь лучше всего!

Возница вспылил:

– Эй, Ди, запомни: люди бывают скотами, а мой черный жеребец – не скот!

Никогда прежде Ван Чуньшэнь не бывал столь груб с евнухом и уж тем более не произносил таких крепких слов. Но нынешним утром слова сами сорвались с его уст подобно тому, как дикий жеребец срывается с привязи, и на душе у возницы сразу полегчало и повеселело как никогда. По пути во фруктовую лавку он даже принялся что-то насвистывать. Люди на улице, увидев его бодрость