Смерть на Босфоре - Михаил Александрович Орлов

– Как же так?! Благоверный великий князь просит за одного, а мне подсовывают другого?! – и затребовал к себе Кочевина-Олешеньского с митрополичьими боярами.

Когда они предстали перед ним, Нил принялся увещевать их, как велел ему пастырский долг. Сами стены патриаршей приемной, покрытые мозаикой со сценами страшного суда, должны были способствовать раскаянию грешников, но увы… Тогда, воздев распятие и потрясая им, Нил пригрозил лжецам отлучением от апостольской церкви Христовой, коли не покаются. Однако послы, извещенные о доносе своими доброхотами, заранее сговорились стоять на своем.

– Так вы и под крестное целование с этим пойдете?! – вопрошал Нил, сдвинув мохнатые брови и переводя взгляд с одного на другого.

– Прости нашу дерзость, но от своих слов не откажемся, ибо они правдивы! – повалившись патриарху в ноги, стуча лбами о мраморный пол и трепеща перед грозящей им страшной карой, врали русские.

Такое единодушие обескуражило: «По глазам вижу, брешут треклятые. Веру от нас переняли, а христианами так и не стали…» Клятву на кресте Нил все же не взял и не отлучил от церкви – в аду и без того довольно грешников, так к чему умножать их число на радость врага рода человеческого…

Выходя от патриарха, красный как рак Кочевин-Олешеньский остановился у распятия, перекрестился и дал зарок покарать раба Божьего, состряпавшего донос. Он считал, что сие – дело рук одного из посольских, но ошибался: виновником скандала был торговец воском Симеон, взалкавший истины и вознамерившийся помешать поставлению Пимена, хотя никто его на то не уполномочивал – не затем его послали за тридевять земель. Тем не менее он полагал, что, разоблачая обман, тем оказывает неоценимую услугу своему государю и православной церкви. Сперва Симеон рассчитывал на то, что Киприан откроет подлог, но когда тот уехал, сочинил письмецо и подбросил его патриаршему секретарю Исидору.

Не зная, что предпринять, Синод обратился к знатоку церковного права митрополиту Феофану Никейскому, который отсутствовал в Константинополе по телесной немощи, но имел немалый авторитет. Еще при патриархе Филофее он возглавлял дипломатическую миссию ко двору сербского деспота Иоанна Углеши для прекращения греко-сербского церковного раскола и участвовал в рукоположении Киприана.

Сей муж прямо и недвусмысленно указал всем на законность поставления Киприана и свидетельствовал, что под руку последнего в самом деле обещали отдать всю русскую паству после кончины Алексия.

Посольские переполошились – никейский митрополит из-за болезни оказался обделен их вниманием и теперь честно выразил свое мнение. Тем не менее им ничего не оставалось, как только стоять на своем. Если дрогнут, то их не пощадят ни ныне в Константинополе, ни потом в Москве, не зря говорится: слово сказано языком и губами, но держись за него зубами.

– Великий князь Дмитрий Иванович ни за что не примет Киприана, своего недруга, взысканного огнепоклонником Ольгердом! – прямо заявил Юрий Васильевич священному Синоду.

Не скудная казна покойного Михаила к тому времени опустела. Пришлось пустить в ход чистые великокняжеские грамоты. Генуэзские, турецкие и трапезундские ростовщики запросили целых тридцать процентов, хотя по законам империи дозволялось взимать за кредиты не более восьми, а в предприятиях, связанных с риском, – не более двенадцати процентов, но Кочевина-Олешеньского это не остановило. Заняв необходимую сумму, принялись раздавать деньги направо и налево, утоляя корысть церковных и светских сановников.

– Сам Господь послал нам этих русских, – потирая руки, шептались меж собой греки.

Теперь некоторые из них могли обновить свой гардероб и побаловать подарками и новыми нарядами своих жен и любовниц. Деньги в сочетании с ловкой и умелой настойчивостью возымели действие. Феофану Никейскому предложили явиться на собор и отстоять свою правоту, словно допускали возможность того, что одинокий хворый старец переубедит всех.

Однако тот не страдал слабоумием, а потому сообщил: «По состоянию здоровья и некоторым иным причинам, которые кажутся мне уважительными, я не стану более высказываться по этому поводу, хотя полагал и полагаю поставление Киприана законным и разумным. Пусть же восторжествует мнение большинства, как того требуют церковные каноны. Аминь!»

Он сказал далеко не все, что мог, но противостоять собранию архиереев не отважился. Несмотря на это, его ответ, стал широко известен и не позволил во всем уступить москвичам. Все же хотелось, чтобы волки были сыты и овцы – целы. Стараясь замять скандал, Нил постановил: «Рукоположить честнейшего иеромонаха Пимена в митрополиты Великой Руси и именовать его по древнему обычаю митрополитом Киевским, как и покойного Алексия, а Киприана изгнать из Киева, поскольку тот получил сей град при жизни владыки Алексия, что противно церковным законам. Тем не менее по душевному снисхождению и так как Киприан отсутствует на соборе, оставить его митрополитом Малой Руси и Литвы. Если же он скончается прежде Пимена, то пусть последний примет его паству под свою руку».

Таким образом, кроме поставления в святители Великой Руси ставленник Кочевина-Олешеньского сделался и наследником соседней митрополии. Посольство добилось значительно большего, чем рассчитывал Дмитрий Иванович, посылая своего духовника в Константинополь. Оно не только узаконило создание отдельной великорусской митрополии, но и дало возможность в дальнейшем вмешиваться в литовские дела.

Наконец все кое-как уладилось, но тут возникли новые, непредвиденные трудности.

Со всех концов православного мира правдолюбы, словно мотыльки на свет, устремлялись в Константинополь ко двору василевса и патриаршему престолу в поисках справедливости. На что они только не жаловались, чего не требовали, о чем не молили… Беда с ними! Надеясь на несбыточное, бродят искатели правды по белу свету, несут всякий вздор и еще обижаются, коли их не понимают.

Нежданно-негаданно в Царьград явился Дионисий Суздальский, о котором уже все забыли, с ябедой на покойного Михаила. На Руси он был известен своей образованностью и основанием Нижегородского Печерского монастыря Вознесения Господня, в котором учредил общежитие за двадцать лет до Сергиевой Троицы.

Добирался до Константинополя он окольными путями, так как опасался людей московского князя. Сперва из Нижнего, переодевшись в мирское платье, по Волге с торговым караваном спустился до столицы Орды, и там зазимовал у своего приятеля – сарайского епископа, крещеного татарина Матфея. Весной двинулся дальше: перевалив Кавказские горы, добрался до Трапезунда и через турецкие владения, палимый летним солнцем, добрел до Босфора. Дионисий и прежде бывал в Царьграде, потому его знали в патриархии.

Как же он удивился, услышав о рукоположении в митрополиты некоего Пимена! Всю жизнь Дионисий отстаивал правду, как ее разумел, и из-за этого многое перетерпел, но никакие невзгоды и гонения не сломили его. Ничуть не оробев, со всем гневом, страстью