Пушкин и Гончарова. Последняя любовь поэта - Татьяна Сергеевна Алексеева

стал осматриваться по сторонам. Дальше ехать по прямой было уже опасно. На станции или чуть дальше его бы остановили и развернули назад или предложили бы просидеть две недели в карантине. Необходимо было найти какой-то объездной путь, чтобы не попасться на глаза охраняющим дорогу солдатам. До сих пор Александр ехал по довольно открытой местности, но впереди дорогу окружали густые заросли деревьев, и он направил коня туда.

От дороги в разные стороны расходилось несколько узких тропинок, теряющихся среди деревьев. Было видно, что все они очень извилистые и могут вести куда угодно. Посчитав, что он все равно не знает, какая из тропок лучше всего подойдет для обходного пути вокруг станции, Александр свернул на первую попавшуюся. Конь, не понимающий, с чего вдруг хозяин не захотел ехать по широкой и удобной дороге и заставил его петлять между деревьями, недовольно фыркнул.

— Молчать! — прикрикнул на него всадник. — Еще ты меня будешь учить, что мне делать!

Ехать через лес оказалось намного неудобнее, чем ожидал Пушкин. Тропинка поначалу была достаточно широкой, но ветки деревьев нависали над ней так низко, что ему все время приходилось пригибаться. Несколько раз не удалось избежать «пощечин» от колючих елок, и он раздраженно выругался. Еще чаще на него капала вода с мокрых после недавнего дождя веток, но на это Александр почти не обращал внимания. Надо было поторапливаться — он не ожидал, что будет продвигаться по лесу так медленно, и теперь боялся, как бы не пришлось провести в пути не только весь день, но и всю ночь.

Около часа он ехал, злясь на ветки, холод, холеру, строптивого коня и заодно на весь мир. Потом тропинка стала загибаться совсем не в ту сторону, куда Александру было нужно, и ему пришлось слезть с коня и вести его за собой напрямик через заросли. Неожиданно в лесу сделалось светлее, и, взглянув вверх, Пушкин обнаружил, что тучи немного рассеялись и между ними просвечивает солнце. Его бледные, уже совсем не греющие лучи осветили чудом уцелевший на одной из веток красный осиновый листок, мелко дрожащий на ветру. Он был совсем крошечным и беззащитным, но в то же время так ярко выделялся среди голых черных веток, что вызывал у любующегося им человека что-то вроде уважения. «Это же мой портрет! — усмехнулся Александр про себя. — Я сам — такой же. Одинокий, среди всяких страхов и опасностей, того и гляди — пропаду… Ну да это мы еще посмотрим!»

Он двинулся дальше, прибавив шагу и резко дергая за узду упирающегося коня. Все терзавшие его мрачные мысли улетучились, он снова стал бодрым и готовым бороться с любыми препятствиями, мешающими ему идти к своей цели. Точно такое же чувство владело Александром, когда он ехал на Кавказ или когда выходил к барьеру. Это было предчувствие опасности, которое вызывало не страх, а желание преодолеть ее, победить и вернуться из рискованного похода живым. Сильнее и ярче этого чувства было только вдохновение и еще любовь. Пушкин успел подзабыть его, скучая в Болдине, зато теперь упивался им с особым наслаждением. Он шел навстречу страшной болезни, он рисковал ради любимой женщины, он готов был бороться за то, чтобы увидеться с ней, с целыми отрядами перекрывших дороги военных — и это было замечательно! «Надо будет приписать к пьесе о чуме пару строк об опасности, о том, что преодолевать ее — радость. В самом начале, может быть, вставить?» — задумался Александр, продираясь через очередные заслоняющие тропинку колючие ветки.

Удовольствие от риска и воспоминания о незаконченной трагедии придали ему сил и решимости, и он с легкостью пробрался через заросли на более открытое место, протащив за собой уже смирившегося со своей невеселой участью коня. Дальше они зашагали еще быстрее. Радуясь, что ему не надо больше раздвигать надоевшие ветки и он может выпрямиться во весь свой невеликий рост, Пушкин опять стал обращать внимание на пейзаж вокруг и заметил, что справа лес становится все светлее. Присмотревшись, он понял, что находится совсем близко от дороги, и заспешил к ней. Станция, по его расчетам, должна была остаться позади, и теперь можно было какое-то время скакать вперед, не рискуя встретить карантинный кордон.

Вскоре конь Александра, страшно довольный тем, что его наконец вывели из зарослей, галопом помчался к следующей станции. Дорога по-прежнему была пустынной, и Пушкин был почти уверен, что сможет обогнуть остальные заставы так же успешно, как и первую. С этой уверенностью он проехал еще полчаса, а потом далеко впереди на дороге показалось несколько движущихся черных точек, которые могли быть только конными всадниками. Он придержал коня и стал оглядываться по сторонам, ища, где бы скрыться от них, но лес по обеим сторонам дороги закончился, сменившись широким, уходящим почти к самому горизонту лугом, на котором лишь кое-где росли редкие деревца. Спрятаться от стражников было решительно негде. Правда, оставалась надежда, что это были вовсе не стражники, а просто путники, едущие куда-то по своим делам, поэтому Александр продолжил скакать вперед.

Незнакомцы тоже ехали ему навстречу довольно быстро, и расстояние между ними и Пушкиным сокращалось с каждой секундой. Их было пятеро, и все они, глядя на него, по очереди прикладывали ладони ко лбу. Скачущий к ним всадник явно интересовал эту группу, а это значило, что, скорее всего, они едут по дороге не просто так. Вскоре самые худшие опасения Александра подтвердились: на незнакомцах была форма, и, разглядев его получше, они остановились, заняв всю дорогу и не давая одинокому путнику проехать.

Разговор с ними был недолгим. Пушкину вежливо, но очень твердо предложили либо вернуться домой, либо провести месяц в карантине, и ему пришлось ехать обратно. Имение, ставшее для него теперь местом очередной ссылки, приближалось с каждой минутой, и Александр, чтобы немного подсластить горечь поражения, убеждал себя: «Ничего, сейчас не получилось — но завтра я еще раз попробую! Выеду поздно вечером, когда уже стемнеет, — никакой патруль, даже самый добросовестный, не будет в такое время проверять дороги! Или лучше рано утром, до рассвета выехать, чтобы даже самые рьяные стражники точно уснули? Да, конечно же, лучше утром!»

Почти поверив, что следующий побег в Москву ему точно удастся, молодой человек немного успокоился и даже смог отвлечься от планов покинуть Болдино. Мысли его перекинулись на почти завершенную трагедию о чуме, и он решил, что попытается дописать ее вечером. А если удастся сделать это быстро, пора подумать и о следующем произведении… Эта мысль завладела всем вниманием Пушкина,