Пушкин и Гончарова. Последняя любовь поэта - Татьяна Сергеевна Алексеева

и, если бы не стремившийся домой конь, хорошо знающий дорогу, он вполне мог бы свернуть не туда и заблудиться. Александр пытался придумать сюжет для очередной трагедии, но внезапно понял, что писать о горе и ужасах ему совершенно не хочется. Новое печальное произведение означало бы новые страхи в реальной жизни, а их у Пушкина и без того было предостаточно. «Ну а если попробовать написать что-нибудь легкое, со счастливым концом? — раздумывал он, и с каждой минутой эта идея нравилась ему все больше. — Какую-нибудь простенькую историю о влюбленных, которые сперва не могли быть вместе, но потом воссоединились. Или о человеке, который был в смертельной опасности, но остался в живых. Что-нибудь в таком духе — доброе, умильное…»

Пушкин не был уверен, что ему удастся сочинить что-то настолько необычное для него, но, въезжая во двор своего имения, твердо решил попробовать. А если не сумеет передать счастье своих героев в стихах, то можно будет описать его в прозе. Эту мысль он тоже счел очень любопытной и заслуживающей внимания. Будет даже забавно, если он на время отойдет от поэтического жанра! Почему бы и нет?

Глава XII

Россия, Москва, Воротниковский переулок, 1830 г.

Прошло уже больше месяца с тех пор, как Пушкин вернулся в Москву, но ее улицы и площади все еще казались ему какими-то новыми, в чем-то неуловимо изменившимися. Он долго пытался понять, в чем причина этого странного ощущения, но в конце концов сдался. Ему уже случалось возвращаться в Москву и Петербург после гораздо более длительного отсутствия, но тогда знакомые города не выглядели иными. Они просто оказывались слегка подзабытыми, и, гуляя по своим любимым кварталам, Александр узнавал их заново, вспоминая выветрившиеся из памяти подробности. Теперь же все было совсем иначе. Центр Москвы был именно новым, другим… Каждый дом, в котором Пушкин много раз бывал, он как будто видел впервые в жизни, каждое дерево, скамейка, фонарный столб словно бы когда-то исчезли со своих мест, а потом были созданы там же заново.

От воевавших на Кавказе друзей Александр несколько раз слышал, что именно так им виделись родные места, когда они приезжали туда в отпуск, побывав в нескольких боях. Это Пушкину было понятно. Ведь каждый из них мог погибнуть и знал это, каждый на войне думал о том, что больше никогда не увидит свои покинутые имения. Для них родные места и в самом деле умерли, а потом заново появились на свет. Но когда Александр приехал в Петербург с места военных действий, где ему довелось побывать в одной атаке, он ничего похожего не заметил! А в Болдине и вовсе не был в опасности и не собирался погибать! Он даже не особо рисковал заразиться холерой, сидя в поместье, и уж точно не боялся в те месяцы за себя. Самое страшное, что могло с ним случиться, — это арест за попытку проехать в Москву, не соблюдая карантина. Но и этого Пушкин умудрился счастливо избежать. Три раза у него почти получилось удрать из Болдина, три раза его останавливали солдаты на полпути к Москве, но после этого всего лишь отправляли обратно. Грозились, правда, что в следующий раз, если Пушкина поймают на дороге, его желание сбудется — он отправится в Москву, но под конвоем, и там будет препровожден в участок. Однако угрозу свою никто из охранников так и не выполнил. Хотя, если бы эпидемия холеры не пошла на убыль и дороги бы не открыли, Александр обязательно предоставил бы солдатам такую возможность и в четвертый раз. Но ему — или охранникам? — повезло. Поэт смог вырваться в Москву совершенно законным путем, а приехав туда — сразу же выяснил, что семья Гончаровых благополучно пережила эпидемию. Никто из них не заболел, все пребывали в добром здравии — и Наташа тоже. Можно было успокоиться и готовиться к свадьбе, против которой теперь не возражала даже грозная Гончарова-старшая. Но успокоиться до конца Александру, как видно, все-таки не удалось. Хотя как знать, может, странное впечатление, которое вызывала у него Москва после возвращения, было вызвано чем-то другим?

В итоге, так и не разобравшись в своих чувствах, Пушкин вообще перестал думать об этом. Но гулять по городу и с удивлением разглядывать обновленные дома было интересно, и каждый раз, выходя из дома, он не забывал повертеть головой по сторонам. Так было и теперь, хотя в этом квартале Александр уже бывал после своего возвращения из Болдина, и его удивление от знакомых, но изменившихся мест было не таким сильным. А дом его товарища Павла Нащокина и вовсе выглядел самым обычным и не вызвал у Пушкина никаких эмоций, поэтому он сразу дернул за шнурок звонка.

Нащокин уже давно дожидался друга. Сам открыл ему и, схватив за плечо, рывком затянул в дом.

— Заходи скорее, мы с самого утра тебя ждем! — проворчал он вместо приветствия и так же силком потащил гостя за собой на второй этаж.

— Будто не знаешь, во сколько я встаю и во сколько ложусь, — усмехнулся в ответ Пушкин. — Ты хоть раз меня на ногах рано утром видел? Разве что я в те ночи вообще не ложился!

— Ну, так это же раньше, когда ты холостым был! — возразил хозяин дома и распахнул перед Александром дверь небольшой уютной комнаты. — Теперь-то никаких ночных гулянок у тебя не будет, значит, и вставать сможешь рано!

— Но я пока еще не женился! — напомнил ему Пушкин.

— Так ведь к этому надо заранее подготовиться, приучить себя к новому образу жизни! — расхохотался в ответ Павел.

Оба плюхнулись в стоящие друг напротив друга кресла. Нащокин покосился на камин, убедился, что огонь в нем горит достаточно жарко, и снова обернулся к своему гостю:

— Скоро Оля придет. Рассказывай, пока ее нет, как с холостой жизнью попрощался!

На лице Павла было преувеличенно-серьезное выражение, но глаза смеялись. Как и большинство лицейских друзей Александра, он отличался довольно легкомысленным характером, а в присутствии Пушкина это становилось особенно заметным. В другое время Александр подыграл бы товарищу, ответив ему какой-нибудь остроумной шуткой, но теперь ему было не до того.

— Я сейчас с нею прощаюсь, — усмехнулся он, устраиваясь поудобнее в кресле.

— Ну, сейчас ты не сможешь как следует разойтись! — Нащокин уже не скрывал своего веселья. — У меня тут Оля, да еще дети спят, да еще подруга ее,