Черный гардемарин, судьба и время - Алла Валерьевна Репина

«Мы – теперь уже не та гнилая интеллигенция, которая довела Россию до катастрофы – мы помним присягу и верность престолу. Вот все, что я могу вам сообщить под условием секрета», – завершил разъяснение Лукин.

«Хорошо. Но если откровенность, то будемте откровенны – имеются ли расчеты на успех восстания?».

«Ну, если б не было расчетов, то и мы бы не стали здесь класть свою голову под топор, верно? – улыбнулся Лукин. – Поверьте, через месяц-другой тишь и гладь на Руси настанет!».

«Вы так уверены?».

«Да! Судите сами – крестьяне очень недовольны большевиками; сколько я наблюдал, а здесь в особенности: хлеба нет, торговля запрещена; купить нечего и не на что. Едва какая критика – совдеповцы пугают латышскими стрелками. По-моему, здесь крестьяне все белогвардейцы».

«Россия сейчас уже созрела для переворота!», – поддержала мужа мадам Лукина.

«Да, кстати, – спохватился лейтенант Лукин, – а много о нас болтают по деревням?»

«Поговаривают. И прямо указывают на белогвардейство. Повсюду рассказ о том, что некто был у настоятеля и уверял архимандрита в порядочности отряда».

«Неужели попы разболтали? Вот народ! – покачал головой Лукин. – На самом деле это я разговаривал, когда мы только приехали, чтобы монашество не особенно волновалось, и просил об этом разговоре не распространяться».

«Но уже сейчас набат по всем селениям Селигера».

«Черт их дери, простите за выражение. Ну да ладно, крестьяне к нам лучше будут относиться, узнав, что мы не грабим монастыря».

Командир Иван Билибин

Выйдя на крыльцо, я увидел, что публика готовит себе баню – кто таскает воду, кто дрова. Рукша, покрикивая и подпевая, заправляет и командует всеми. Шу’а, хлопая своей оторвавшейся подошвой туфли, с трубкой в зубах, ходит, не принимая участия в хлопотах, заложив свои длинные руки в карманы и что-то бубня себе под нос.

«К нам поступаешь?» – спросил меня Шу’а.

«Думаю».

«Учти, здесь сквеэ’но. Коймят па’шиво, я сейчас голоден, хочу ходить за эпой к монахам в ого’од. Идем вместе!».

«Не пойду. Сейчас пароход придет».

«Команди’а хочешь видеть?».

«Да».

«Ну, чейт с тобой», – и он пошел по дорожке меж сосен, скользя подошвами по нагревшейся хвое. Солнце жарило.

Было около трех часов и в это время раздался с берега свисток: пароход. Из гостиницы вышел Лукин: «Сейчас представлю вас начальнику и комиссару».

Мы сели на скамейку, на которой вчера чистился пулемет. Лукин, сощурившись, смотрел по направлению просеки. Минуты через две на полянке из-за деревьев показался высокий брюнет, шедший большими шагами, в черной морской тужурке и в яхт-клубской фуражке. Командир: Иван Николаевич Билибин, лейтенант Балтийского флотского экипажа. Мне его фигура была знакома. Он приходил к нам в корпус читать лекцию о подвиге русских моряков при землетрясении на Сицилии и Калабрии в 1908 году, как участник событий.

Об руку с героем Мессины Билибиным шел мрачного вида матрос: с усами щеткой и с коком надо лбом. Как пояснил лейтенант Лукин, эта «декорация» и есть комиссар, только что доставленный из Петрограда. Фамилия Колмыков, зовут Алексей Петрович.

В этот же день на пишущей машинке мне отстучали красноармейские бумаги – теперь я стал боцман Селигеро-Волжской флотилии Павел Васильевич Репин, из крестьян села Кравотыни Троерученской волости Осташковского уезда Тверской губернии.

В селе я коротко посвятил в свои планы родных и, получив благословение, в понедельник 26-го августа 1918 г. перебрался на Городовню. Отвез меня на моторной шлюпке на остров односельчанин, прапорщик Василий Верзин. Я представил его Билибину; начальник предложил и ему поступать в отряд. Меж ними был разговор такого порядка: каковы настроения в селе? поддержат ли крестьяне восстание?

«Возможно ли здесь восстание?» – еще раз, с напором переспросил Билибин.

«Точно не скажу, – ответил Верзин, – но, учитывая обстоятельства Преображенского бунта, можно предполагать, что местное население внутренне к восстанию готово».

«Вы мне сможете достать бланки с печатями Кравотынского совдепа?» – «Думаю да» – «Достаньте и приезжайте поступать в отряд».

Экспедиция в Селижарово

Итак, в понедельник 26-го (по старому 13-го) августа я с вещами перебрался на остров. После несытного обеда, состоящего из той же похлебки, которой прежде угостили меня Лукины, мы компанией одноклассников сидели в комнатке у Шурки Муравьева и вспоминали дни беспечного корпусного жития. День выдался не особенный – утром прошел довольно частый дождь, воды налило достаточно, пыльный песок прибило и в воздухе было свежо. Мы, наслаждаясь открытым окном, вспоминали первое плавание, педагогов, репетиции…

Тут дверь резко отворилась и на пороге появился еще один наш товарищ по корпусу, Михаил Юнаков из 41 класса. Увидав меня, он от изумления, как говорится, открыл рот, и после обычных в этих случаях слов и поцелуев, сообщил, что сейчас всем надо брать винтовки и отправляться на пароход.

«И мне надо?» – переспросил я.

«Всем, всем приказано – едем в Селижарово усмирять кулацкий совдеп», – замахал руками Мишка и скрылся за дверью.

«Дело!» – протянул Шурка, берясь за висевшую на стене винтовку.

С места в карьер мне, видимо, суждено попасть в перепалку, подумал я. С корабля на бал, как говорят моряки.

Винтовки у меня не было; побежал доставать. На полянке перед гостиницей стояли наши руководители со своими женами и о чем-то горячо рассуждали. У крыльца несколько человек возились с пулеметами, вытаскивали ящики, двое спешно набивали ленты. У всех, что при пулеметах, были за плечами винтовки – полянка представляла собой маленькую картинку из какого-нибудь разбойничьего романа Майн-Рида или Купера, настолько все были в разнообразных костюмах.

Черный с баками матрос, с лихо заломленной шапкой с надписью 2-го Балтийского экипажа на ленточке, распоряжался, по-видимому, всем, приправляя свою речь отборной бранью. Но публика мало обращала внимания на его замечания, отвечая ему такой же бранью и называя его Сашкой.

Я выбрал винтовку из валявшихся кучей в коридоре гостиницы и, захватив прибор для чистки, пошел на пароход и занялся ее разборкой. Через полчаса пулеметы и ленты были погружены на борт; вооруженные с ног до головы мои теперешние сотоварищи расположились в кормовой каюте и принялись за приведение в порядок своего оружия. «Осташков» – небольшой пассажирский пароход, довольно куцый, плоскодонный с двумя небольшими машинами – дал свисток; отвалили от пристани. Немного погодя меня позвали в носовую.

Когда я вошел, за столом там сидели Лукин, Билибин и комиссар Колмыков. Спросили, знаю ли я село Селижарово. Ответил: нет, ни разу там не бывал.