Черный гардемарин, судьба и время - Алла Валерьевна Репина

мы пошли в Совдеп – ибо иначе нас могли сосчитать укрывающимися. Матрос Гвардейского экипажа – председатель этого заведения – долго беседовал с нами на политические темы, осуждая наше «буржуйство», но благосклонно разрешил остаться в Мурманске и подыскать себе подходящее занятие.

Неуловимая «организация»

Около 9 часов вечера мы вышли из Совдепа и направились на берег. Было очень холодно. Синее бездонное небо с яркими звездами приковывало к себе взор. По небосводу чудными иглами, сплетавшимися в длинные колеблющиеся ленты, играло дивное, невиданное нами прежде северное сияние. Aurora Borealis!

Ночевали мы на «Купаве» – реквизированном пассажирском пароходе, переделанном под заградитель. Симпатичные моряки-коммерсанты плотно накормили нас и уложили спать на бархатных диванах первого класса. Мы твердо решили удержаться на Мурмане, помня слова генерала Звягинцева (из штаба союзнического командования) о скором перевороте. Звание «окончивших» корпус разрешало нам пристроиться хотя бы на амплуа матроса.

На следующий день утром мы отправились в береговой комитет моряков и предложили свои услуги для работы в коммерческом флоте. Но перед тем как нас принять, комитет отправил запрос Совдепу о разрешении нам остаться на Мурмане. Мы, пользуясь свободным временем, зашли к кадетам. Они сейчас же рассказали нам, что ночью их водили на допрос и снова предложили покинуть порт. «Саша Черный» же им передал, что рассчитывать на удачу организации нельзя и чтоб все, кто приехал, без промедления выбирались обратно. Своими силами.

По всей вероятности, англичане отказались от помощи, видя, что вместо нужных людей на Мурмане собирались дети, не умевшие себя вести и сразу выдававшие свои карты. Ходили и всюду трындели: организация! переворот! со дня на день!

Около 3-х часов мы вернулись в береговой комитет моряков. Нам было разрешено остаться и предложили места вестового и сигнальщика на тральщике №23. Грязная, обледеневшая с трубой на корме и триселем на фоке посудина, типа английского тралера, даже снаружи производила неприятное «невоенное» впечатление, а финны и карелы – матросы в костюмах ломовых извозчиков, наши предполагаемые товарищи, грязные как черти – те сразу заставили нас подумать об отступлении.

Когда же нам показали помещение, со стойлами вместо коек и наваленным в них грязным тряпьем – и принесли контракт для поступления в Красный Флот, из которого следовало, что нам придется служить в советских военных силах, мы поспешили раскланяться и покинуть славный корабль.

Мечта послужить на коммерсанте рухнула. Оставаться на севере без всяких средств, без подходящей одежды в тоненькой шинели и чуть ли не лакированных ботинках – было бессмысленно. Поступать не на морскую службу – было бы подозрительно.

К тому же ни одного представителя неуловимой «организации» (кроме «Саши Черного») я на Мурмане не увидел. Все это привело меня к мысли послать все к черту и ехать обратно.

В тот же вечер я уезжал с берегов Мурмана. Гардемарин Бобка Н., однако, остался там, встретив знакомого, который предложил поступить к нему на телефонную станцию, что может быть крайне полезным для осуществления переворота…

Так, неудачей, кончилась весной 1918 года моя первая контрреволюционная попытка. А кто такой на самом деле командир «Аскольда» Саша Черный, я подробнее разузнал уже в Петрограде: это лейтенант Александр Иванович Шейковский, отличившийся в делах против неприятеля в японскую войну.

Часть V

Лето на Селигере

Новый поворот событий

Вернувшись ни с чем из своих северных «контрреволюционных похождений», я продолжил поиски места. И даже было появилась надежда служить в коммерческом флоте в Шлиссельбурге, как возникло новое обстоятельство, переменившее мои планы. Холера! Придя из Туркестана, в мае она уже была в Москве. Предполагали, в считанные дни доберется и до Петрограда, что и произошло.

Папа, помнивший ужасы столичной холеры 1892 года, категорически настоял на том, чтобы отправить в деревню маменьку, сестру Татьяну, взять им с собою и племянницу Дуню, а мне поехать с ними. Наладить быт. Да так, чтобы женщины смогли в надлежащих условиях прожить в тверской минимум до холодов: как известно, движение холерных эпидемий обычно стихает к зиме.

Так эта холерная зараза все за меня и решила.

«Боже, куда мы едем?»

Итак, в начале июня 1918-го г. мы отправляемся с Николаевского вокзала: на перекладных через Бологое в Осташков, откуда нам далее пароходом в отеческое село Кравотынь.

В вагоне – интересная встреча: подумать только, с тем самым попутчиком, с которым познакомились еще в свой первый семейный выезд в тверскую. Помню, как представлял его папа: вот, господин такой-то, титулярный советник, непременный член уездной землеустроительной комиссии в Осташкове.

Мама, конечно, приглашает доброго знакомца в наше купе, коротать вместе путь; а тот по-стариковски сразу принимается без умолку говорить о себе:

«Как говорится, я жив, здоров и в целом на коне. По-прежнему тружусь в комиссии, не турнули. Ездил на недельку в Петроград в архивы, по землеустроительным делам», – уточняет он. И начинает балагурить о том, как едва не опоздал на поезд: запутался в переводе стрелок, предпринятом по новому декретному времени.

«Представьте, – говорит, – у нас в Тверской губернии стрелки перевели на два часа вперед, у вас в Петроградской на полтора. За месяц к декретному времени никак не привыкнуть. Ум за разум заходит: вначале перевести стрелку по московскому меридиану на час вперед, потом по петроградскому меридиану еще и на 30 минут вперед, итого на полтора часа. Вот поезд едва без меня и не ушел, хотя по московскому времени я прибыл на Николаевский вокзал загодя. Оказалось: в последнюю минуту! Когда-то мы хвастались, что владения российского государства столь обширны, что на них почти никогда не заходит солнце. С тех пор мы сильно посократились, но не настолько ж, чтоб переводить всю страну на московский меридиан! Удивленные народы за Уралом теперь, вероятно, не могут знать, с чего начинать свой день: ложиться спать или вставать?».

«Да-да, – кивает мама. – Неожиданно долгое существование советской власти. Когда закончится этот кавардак?».

Из-за духоты дверь в набитое купе приоткрыта. Напротив в коридоре, у окошка коротает путь в одиночестве какой-то господин, видно, разминает ноги. Этот пассажир вдруг и замечает в нашу сторону:

«К слову о критике декретного времени. У нас в Твери некоего Новокрещенова отвели в ревтрибунал за антисоветскую агитацию в трамвае, что не слухи: о том печатали в советских газетах».

И? Мы притихли.

Пассажир продолжает:

«Затем гражданина Новокрещенова расстреляли как злостную личность, ведущую вредную трудовому народу агитацию о неподчинении декрету эс-эн-ка о переводе стрелок на два часа вперед».

«Боже,