Черный гардемарин, судьба и время - Алла Валерьевна Репина

как-то перед одной витриной на Невском, обклеенной листочками: высматриваю объявления о работе. Достал карандаш записать телефон артели «интеллигентных проводников электрического тока», рассчитывая предложить себя в проводники.

Позади голос:

«Что, Репа, записываешь адресок интеллигентных особ, ищущих знакомств для приятного времяпровождения?» – обернулся: один из гардышей, товарищ по корпусу!

Расспросив, как я поживаю, он мне: плюнь ты на эти розыски работы; у нас «организация». Заговор. Ого!

Уже вечером я, по его адресу, встречаюсь с одним мичманом, присланным для вербовки – от англичан. Вскоре, недолго размышляя, отправился на большевицкий Мурман, где организовывались контрреволюционные отряды моряков под протекторатом англичан. Захватив смену белья, катил в поезде на далекий север в погоне за приключениями.

Мы ехали вдвоем с другим приятелем по корпусу, Бобкой Н.

Настроение было бодрое, мы были полны надежд. В Петрозаводске пришлось переждать сутки поезда, на котором предстояло двигаться дальше. Ночевали в каком-то коридоре омерзительной гостиницы, где проживали спекулянтки. Еле спаслись от приставаний толстых девок, физиономии коих были раскрашены на манер цирковых лошадей. Спать пришлось, не раздеваясь, ибо белье на койках было более чем подозрительное по своей чистоте. Трудности и тяготы! Зато интересно.

Утром чуть свет мы выбрались на вокзал и, видимо к счастью, так как потом узнали, что через полчаса после нашего ухода в гостинице был обыск с целью реквизиции золотых вещей у спекулянтов. А у Бобки были с собою золотые часы – как говорил он, предусмотрительно на случай, если вдруг окажется на бобах.

Прокоротав кое-какое время и достав в городе хлеба (а в то время в Петрограде хлеба уже не было), количеством что-то около 2 фунтов на человека, а затем попав довольно счастливо в поезд, мы считали себя чуть ли не победителями фортуны, которая, по нашему представлению, была к нам неравнодушна.

В Кеми нам пришлось покинуть вагон и перебраться в теплушку, в которой мы встретились с человеками пятью черных гардов, вроде нас пробиравшихся на заманчивые берега Северного океана. Мы удачно разместились вповалку на верхних нарах, поделились своими запасами, и скоро образовался теплый кружок. Устроив из консервных банок бокалы, мы бесконечно тянули чай, закусывая черным хлебом, и декламировали Игоря Северянина, хохоча над его удачными фразами…

В группе девушек нервных, в остром обществе дамском

Мы трагедию жизни претворим в грезофарс…

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!

Из Москвы – в Нагасаки! Из Нью-Йорка – на Марс!

А после во все глотки запеваем:

Леса сосновые! Дорога палевая.

Сижу я в ельнике, костер распаливая.

Сижу до вечера, дрова обтесывая…

Шуршит зеленая листва березовая…

Топили теплушку основательно, и вверху стояла такая жара, что пот градом лил со всех нас, усиливаемый нашим чаепитием и пением.

Стоял март, но уже за Кемью поезд начал то и дело останавливаться по нескольку часов из-за заносов. Раз перед нами французский поезд с рельс сошел, и мы вообще простояли целые стуки в поле среди снегов и тощего кустарника.

Поезд с французами

На одной из станций нам сообщили, что гардемарин задерживают и на Мурман не пропускают: де, большевикам стало известно о заговоре англичан. Так оно и оказалось: в Имандре матрос-большевик с «Аскольда» предложил нам оставить теплушку, отобрал проездные документы и направил нас обратно. Делать было нечего: слезли и сели в стоящий тут же обратный поезд, в котором ехал штаб союзнического командования.

Узнали, что при нем состоит русский генерал Звягинцев. Решили переговорить с ним. В двухместном купе первого класса за столиком с картами сидел английский какой-то офицер, а навстречу нам встал высокий русский сравнительно молодой офицер без погон, поздоровался и, предложив сесть, попросил изложить просьбу.

Мы с Бобкой решили просить его устроить нас при штабе, чтобы можно бы было вместе с вагоном пробраться через пост, или же просто спрятать нас в укромном уголку вагона, но генерал наотрез отказался, заявив, что тем самым он может все «подвести», себя и дело, но чтобы мы сами все-таки как хотели, так и пробирались, ибо здесь со дня на день действительно ждут белого переворота.

Мы откланялись и вышли. Компания черных гардов решила возвращаться назад, плюнув на всю авантюру. Мы же вдвоем с Бобкой и один черный гардыш решили прорываться в Мурманск. И вот поздно ночью мы вылезли на какой-то маленькой станции и залезли в домик к некому железнодорожнику, у которого и попросили остановиться на время.

Мы с полчаса сидели с железнодорожником, разговаривая о большевицкой власти. Он, лежа на койке, уже раздетый, ибо мы его застали во время укладывания спать, поведал нам о своем несчастье – цинге, которая время от времени давала себя чувствовать. Вдруг неожиданно послышался долгий свисток паровоза. Железнодорожник сказал: верно, это французская миссия; регулярного поезда в это время быть не может.

Поезд с французами мог нам сослужить пользу: в нем мы могли бы миновать Имандру с ее заставой. Этот поезд не осматривали, да и не имели права осматривать. И если начальство поезда нам разрешило бы в нем поместиться, мы могли быть уверенными, что цель наша пробраться в Мурманск – достигнута. Поезд остановился. Не раздумывая, мы бросились к вагону, где находилось управление поезда, и стали туда ломиться. Через пять минут стука нам отворил дверь французский солдат, с недовольным видом бормоча что-то под нос. Боба, как более сильный во французском языке, стал с ним объясняться. После некоторого раздумья солдат впустил нас в коридор.

Красивый молодой француз-полковник, chef du train, любезно предложил нам остаться в коридоре до Имандры, а в Имандре обещал спрятать в своем купе. И мы остались дремать на ящиках, под мягкий стук и покачивание первоклассного вагона.

Очнулись, уже когда подъезжали к Имандре. Решили разбудить полковника. Он, еще ежась ото сна, отворил двери и разрешил устраиваться. Я залез в верхнее помещение для багажа и, заставившись бутылками из-под вина и пакетами, лег там, согнувшись в три погибели. Холод в багажнике был зверский, но делать было нечего – назвался груздем, полезай в кузов – и сжав зубы, дрожа всем телом, я заставлял себя забыться и подремать…

Боб расположился на соседнем с полковником диване и закрылся французской шинелью… Не знаю, через сколько времени, но сквозь дрему я услышал голоса внизу, предлагающие мне сойти вниз. Я еще больше сжался и стал прислушиваться, думая, что нас «накрыли»! И, только придя в себя, узнал Бобкин голос. Кое-как отодвинув пакеты и бутылки, я спустился. Оказывается, мы стояли на Имандре и полковник распорядился