Черный гардемарин, судьба и время - Алла Валерьевна Репина

выборными организациями пришла уже нескрываемая прогерманская пропаганда по разложению армии и флота. Солдат и матросов агитировали не подчиняться офицерам, не исполнять приказы начальства, бросать оружие, брататься с неприятелем.

Чтобы понять, куда могут завести умонастроения нижних чинов и что в конце концов может начать твориться на Адмиралтейском заводе, где он в ответе за охрану, папа по объявлению в газете пошел в Мариинский дворец на заседание солдатской секции Петроградского совета. Застал там сцену: сидят в Музее ужасов войны представители солдатских комитетов и голосуют списки офицерского состава Петроградского гарнизона: поименно. Кого сразу ликвидировать? Кого временно оставить в качестве полезного революции элемента? «Товарищи солдаты, голосуем»… Затем перешли к вопросу о захвате банков. У них готов план.

И папа, и другие в публике не сдержались: что вы делаете? планируете очередное насилие и грабежи? зовете общество в первобытное состояние? Моего старика освистали, выгнали. Маменька после умоляла его перестать ходить по секциям и собраниям, выяснять текущую обстановку: «Вася, если с тобой что случится, я не переживу; ты знаешь мое слабое сердце».

Саботаж служителей

Уже в мае Морской корпус был в распоряжении Василеостровского совета солдатских и матросских депутатов. Наш директор, генерал Бригер, видимо, решился идти на все компромиссы, чтоб спасти корпус, воспитанников и, как говорил Дориан-Карлыч, флот целиком и полностью. Мы старика Бригера не осуждали, осознавая, что против лома нет приема и против рожна не попрешь.

Корпусные матросы и служители – те поддались общему пропагандному настрою. Требовали отчислить августейших кадет (мы продолжали считать их таковыми, несмотря на отмену монархии): их высочеств князя Николая Александровича и князя Ростислава Александровича, учившихся в 31 классе и наравне со всеми посещавшими занятия, подчиняясь общему расписанию кадетского дня.

В середине мая служители отказались делать приборку в помещениях. В дело нашел нужным вмешаться аж сам Керенский: в конце мая глава правительства Р.Р. подписал приказ, чтоб гардемарины знали физический труд и по 2 часа в день прибирались в спальнях, рекреационных залах, классах и в Столовом зале. Учебный год к дате приказа уже закончился, учащиеся были в отпусках, однако служителям Керенский потрафил. Матросы также постановили отменить отдавание чести. Еще постановили, чтоб кадеты и гардемарины сами чистили свое платье и сапоги, чинили белье, а за столом и в кухне обходились без служителей. Прачки заявили, что впредь будут делать только мелкую стирку. Харчить все будут за одними столами с учащимися и по нормам выдачи провизии учащимся.

«Господа, – говорил нам один старый солдат-служитель, – вы б, учащиеся, разъяснили Карлычу, чтоб Карлыч донес Михалычу: гнать эту публику в шею, нечего с ней цацкаться! У них одно на уме: не работать и жить на казенных харчах и дровах. Виданное ль это дело!».

(Служитель столь стар, что застал кадетами не только адъютанта корпуса мичмана Дориана Виктора Карловича, но и начальника корпуса генерала Бригера Александра Михайловича; однако держит дистанцию: сам к «Карлычу» и «Михалычу» не пойдет).

Наглость бездельников тем временем безмерна. Не без подачи большевицких агитаторов из Василеостровского совета они образовали свой комитет и пришли к директору корпуса генералу Бригеру с резолюцией: в целях экономии народных денег расписать гардемарин и кадет по боевым кораблям действующего флота на время кампании 1917 года, а команде матросов остаться в Петрограде и зорко следить за доведением освободительного движения до полной победы пролетариата.

Практика в Кронштадте

При таком настрое нижних чинов не могло быть и речи об учебном плавании 1917 года. Крайне незначительную часть гардемарин расписали на практику в Кронштадт и Шлиссельбург, преимущественно в береговые службы. Я оказался в числе везунчиков, как я первоначально полагал: был направлен в Кронштадт в минную дивизию, на крейсер «Эмир Бухарский». Большинство же учащихся было распущено по домам.

В начале июня с одноклассниками Петькой Рукшой и Шуркой Муравьевым мы отправились в Кронштадт, на «Бухарский», где нам была назначена практика по минному делу. Увы, практика оказалась недолгой. Буквально через неделю матросский комитет Кронштадта выдвинул требование вытурить всех гардемарин с кораблей – как паразитический элемент, «пьющий народную кровушку и жрущий народный харч».

Командиры, только что лишенные своей абсолютной власти пресловутым указом Керенского о выборных органах на флоте, сами по-отечески посоветовали нам, гардемаринам, не искушать злую судьбу и возвращаться в распоряжение генерала Бригера в корпус. Тем более, что от матросского комитета начали идти призывы к разоружению офицеров – большевики вовсю старались со своею пропагандой мира с Германией. Кронштадт, база Балтийского флота, просто утопал в пропагандной литературе; весь был обклеен летучками против повиновения властям и за сопротивление офицерам.

Мы ради бравады отсидели на «Бухарском» еще сутки, а после все три «везунчика» вернулись в Петроград.

Подготовка к сдаче Петрограда

Корпус уже начали готовить к эвакуации: по единому плану разгрузки Петрограда. При общем развале русской армии становилось очевидным, что столица может быть занята неприятелем даже раньше весны 1918 года.

В корпусе мы оказались кстати – требовались помощники для укупорки вещей. Рукшу Дориан направил в помощь библиотекарям. Нас с Муравьевым в музей: разбирать витрины с экспонатами, освобождая наше учебное заведение от ценных вещей, ненужных в настоящее время и не отправляемых в эвакуацию; как-то трофеев и прочего, что свидетельствует о былой славе былого императорского флота.

Заведывающий музеем офицер изложил нам это требование начальства с самой кислой физиономией. По его мнению, участь не отправляемых в эвакуацию трофеев была предрешена: их или растащат мародеры пролетарии, или украдут мародеры германцы, которые, как известно, не охотники следовать законам и обычаям войны в отношении культурного наследия.

«Мы, господа, еще увидим это старинное оружие, серебро и драгоценные реликвии Морского корпуса в антикварных лавках Европы», – предрекал заведывающий музеем.

Едва не в слезах он смотрел за тем, как служители снимали в столовом зале связки знамен и доски с именами выпускников георгиевских кавалеров…Мы укупоривали указываемые им вещи в ящики и относили их в особое хранилище в подвале. Также мы делали подробные описи укупориваемого, и к вечеру у меня в глазах стояли только инвентарные номера, а ночью снились столбцы описей.

Зашел в Первый кадетский к своему прежнему отделенному воспитателю капитану Беленкову – там та же история: в первую очередь разгружают музей. Кадет старшего возраста составляет опись; служитель перебирает экспонаты, знакомые мне со времени первой торжественной экскурсии в музей: «Обеденный прибор, из которого государь император пробовал пищу кадет в 1898 году; старинная гравюра, изображающая приезд к параду корпуса Елисаветы Петровны; фотография с собственноручной росписью