Братья вольности - Георгий Анатольевич Никулин

Петя бежал и запинался. От гнева и боли слезы выступили на глазах.

Едва Петя миновал каменное здание правления, его окликнул Степан, тот поспешно спускался по бревенчатому въезду, пристроенному к портику[237] с колоннами, — бревна не очень соответствовали формам классики, да зато Поздеев ладно вкатывал на своем тарантасе прямо во второй этаж, под самые коринфские капители[238].

— Да что с тобой? — поразился Степан видом товарища.

— Сейчас Фролова истязали, обрезками железа засекли! — воскликнул Петя. — Законно засекли, при полицеймейстере.

Степан отшатнулся: «Всяк отчимом попрекнет… Да о чем я!»

— Да за Андрея Фролова я им голову снесу! — пригрозил Степан.

— Вот, вот и наш Михаил, случись тут, Русинова убил бы. Хорошо, что его Чирков услал, иначе быть беде. Но… врукопашную насильников не возьмешь…

— Да когда же будет справедливость!

— Справедливость придет лишь тогда, когда жизнь потечет в строгих рамках закона и прав гражданина, — ответил Петя.

— Чего потечет? В каких рамках? Кровь течет! Спирю, слышь, схватили. Поздеев за ним укрылся. Спирины мужики оголодали, сев пропускают, у них топоры в руках, с ними надо начинать. И за Фролова спросим. Спире теперь вина стороной: он в тюрьме, бунт без него.

— Не дело говоришь, — оборвал Петя.

— Не понимаю, — обиженно сознался Степан.

А Петя, вернув себе хладнокровие, заговорил о том, что невелик будет успех, даже если случится еще один бунт: зря головы сложат многие, только и всего.

— Твоя горячность мне нравится, да путь должно избрать хитрее: давай займемся таким делом, которое вернее поведет к благу для всех. Иначе все останется без действия и дальнейшего успеха, — предложил новый ход Петя.

— Заботу о благе плетью пересекут, — отмахнулся Степан.

— Нет! Никакой плетью не убьешь выращенное в душе!

— На что наводишь? — спросил Степан.

— Нужно сделать так, чтобы все люди во всяк час мечтали о воле. Пусть всех охватит жажда свободы. Надо в забитых будить гордость вольного человека и укреплять веру в лучшую жизнь. Я намерен завести не слабый кружок недовольных заводским произволом, а тайное Общество освобождения, которое бы ставило целью борьбу за свободу. Пусть оно посредством секретных приглашений все более и более увеличивается. Притекут тысячи. И наконец, когда вырастет значительно и достигнет включения большинства народа, тогда будем соединенно добиваться уничтожения крепостного состояния. Много об истязаниях говорим меж собой, а пора всех вести к нашему мнению. Нам нужно воззвание написать, чтобы всех на правильную мысль повернуть.

«Бумагу писать! Ишь! Это, конечно, легче», — думал Степан.

— Ты всмотрись и пойми, что делается, — настойчиво продолжал Петя. — Поздеев — силища, но эта сила народной слабее. Думаешь, не прогнал бы голицынский управляющий Спирю?.. Я повторяю говоренное ранее, но это важно, и я не боюсь упреков… Голицын боится старого урока — пошлет усмирять, а вдруг его мастеровые с нашими крестьянами заодно стакнутся, как было в Сыновской волости[239]. Народу стеклось — тысячи, управителей страх взял. Так и Поздеев боится. Силы парода надо собрать, тогда и успех будет. Вот корень, от которого жду ростка: не топор, но грамота — наше оружие. Разбудить силы — это и есть цель нашего общества. Мы откроем народу картину бедствия, призовем к борьбе, напишем воззвание.

«Спешу я, видно, как раньше, а Петя прав, — подумал Степан. — Лучше, когда общество наберет силу для победы. Петя не будет парод поднимать скороспело, чтобы иметь риск поражения. Народу надо сплотиться, подготовиться и идти при полной уверенности к победе. В этом Петя прав, это как деловое условие обстоятельств», — подумал Степан, наконец правильно восприняв слова товарища.

— Да если добиваться блага для всех, так я за это жизнь готов отдать! — горячо произнес Степан и дальше развил мечту Пети: — Народ рванется, как вольная вода за плотину. Пусть мы есть малая течь в плотине, но за нами неминуем прорыв во всю ширь! Мы первую брешь пробьем, дальше все загородки летят! А течь будет: вода в себе вольную силу таит.

— Вот так-то лучше! Каждый человек предпочтет быть в нашем деле, нежели отдать себя на бесславное растерзание! — воскликнул Петя и радостно обхватил Степана. Крепко обнялись.

XXIII

Окончившие горняки ждали, что их вот-вот разошлют по разным заводам и замысел жизни останется незавершенным: надо было еще составить воззвание и «начальные правила»[240] задуманного общества. Если подписями скрепить «акты», надеялись они, уж тогда-то ничто не заглушит идею, а им останется будить у забитых работников мечту о лучшей жизни.

— Вот дело настоящее удумали, — обрадовался Ромашов. — Да какого лешего! Ну чего тут! Да мы разом напишем. Я уже вижу, как люди выгребаются из-под гнета! Чего терять дни жизни! Давайте живее! Эх, успеть бы вздохнуть вольным вольнешенько. Знайте, есть такое изобретение разума — стальное перо. Вот оно. Поглядите, какие изловчились делать. Мигом напишем что нужно.

Был счастлив Ромашов, единственный обладатель неслыханной дотоле новины[241]. Он перо стальное привязал ниткой к обыкновенному гусиному и все время вытирал тряпочкой, не давая засохнуть чернилам. Напишет слово и вытрет при первой остановке.

— Дай попробовать! — выдернул перо Федька и с завистью размашисто почиркал. Ромашов тем временем торопился оговорить будущие условия.

— Петр Иванович! Вот как напишем, так и поклянемся. Будет ночь. Подпишем кровью. Горит «алтарь клятвы», глаза завязаны, кинжал приставлен к нагой груди: «…пусть поразит меня это оружие, если изменю обществу». Дрогнешь, покривишь душой, и острие пронзит неверную жилу, — говорил и никак не мог угомониться загоревшийся Ромашов. — Кинжалы нам понадобятся, пистолеты. И для всех, кого поднимем, много оружия придется заготовить.

— Зачем? — спросил Петя. — Ведь армия — тот же обижаемый люд. Значит, пойдет за нами. От оружия горя много. Вот у Монтескьё сказано, что изобретение пороха сделало войны очень губительными, а «если бы изобрели более страшное, чем порох, с единодушного согласия народов похоронили бы его».

— На бумаге ясно изложим. Но и песня нужна, чтоб выражала нашу идею! — будто не слыша Петю продолжал Ромашов. — Какие песни будут петь те, кто пойдет за нами?

— Пусть сами придумывают. Это мелко для нас, — сказал Федька.

— Нет мелких забот. Нелишне тебе помнить: «Как ты к народу, так и народ к тебе», — отстаивал Ромашов свое предложение. — А по каким словам узнавать своих? Каким словесным ключом открывать друг другу души при встрече никогда не видевшихся? Возьмем себе опознавательный афоризм: «Я хочу, чтобы общество