Братья вольности - Георгий Анатольевич Никулин

XXIV

Не такой человек Поздеев, чтобы свалить в забытый ящик пришедшее однажды решение. Он помнил свой хмельной разговор с Ревизовым о девицах. В самом деле, пусть Настя ищет счастья в Петербурге.

«И эта Софья будет с нею пребывать. Она Наську не затмит. Настасья — что булка сдобная. Может, ревизовская тоже судьбу найдет. Ради Насти Ревизову на отправку дочки ссудить[245]? Потому как из нее для Насти хорошая подсветка: сразу видно, в которую сторону поворачивать, не дураки женихи столичные-то!»

Поздеев велел Насте соблюдать себя строго, быть вежливой и осмотрительной. Даже прочитал ей из правил «Юности честное зерцало»[246], составленных при Петре Первом: «Непорядочная девица со всяким смеется и разговаривает, бегает по причинным местам и улицам, разиня пазухи… поет блудные песни… скачет по столам и скамьям, дает себя по всем углам таскать и волочить, яко стерва. Ибо где нет стыда, там и смирение не является…»

Но оставляя свою надежду на Ивана Лазарева, Поздеев, однако, о своих расчетах Насте ничего сказать не мог, но намекнул ей и повторил не единожды, что желательный жених не тот, кто резво пляшет, а кто положение и титул имеет, даже пусть сам в годах: при солидном и обеспеченном ей лучше будет. Ну а если она титул там баронский, к примеру, подхватит, то вокруг нее вот как молодые и резвые запляшут. При титуле-то и победнее кто сойдет. Поздееву денег не занимать стать[247]!

Что не досказал Поздеев, так понадеялся — сама наперед[248] догадается. «Она разве недоумок какой! А девки по единому взгляду иной раз ухватят более, да и такое вывернут, что диву даешься», — подумал он напоследок, рассчитывая на природную сообразительность Насти.

Денег на поездку дочери Поздеев не жалел. Не любил он, чтобы деньги лежали без движения, а ведь в случае удачи будущее сулило прибыли. Неужели он при важном зяте сам не поднимется и останется всего лишь управителем? Да он и зятя за уши вытянет и сам возрастет вровень с Лазаревыми, на одну ногу с ними встанет. Ну если Лазарев… а Поздеев переживет его, так все ему, Поздееву, достанется. Кружила голову мечта. Днем он лишь усмехался: не рано ли? А ночью мысли опять брали свое.

Мичурину Поздеев велел собираться в Кизел для черчения «планов» машин и рудоподъемных устройств. После обвел взглядом контору, будто еще выбирая кого-то из служащих.

— Дворни-то у меня сколько! Питеру нужно уделить малость. Кого же?

Многие ждали: вдруг выпадет жребий? Меньше всего о себе думал Степан.

— Поедешь служить в Санкт-Петербург, — совершенно неожиданно приказал Поздеев именно Степану. — Вот сегодня к ночи доделаешь, — он похлопал по груде бумаг, — а завтра, значит, и с богом! В пути прислужишь Настасье Ивановне. Тебе работать в главной конторе господской. Таблицу, кою писал, лучше других доложишь. Господам нравится твое усердие, там тебе и награда… А ты следи, чтобы не возводили ложность на наше правление, обо всем тотчас доноси мне секретно и с полной точностью.

Чирков об отсылке Степана узнал от Петиного Михаила.

— Ну и ладно! — отмахнулся он довольно обрадованно.

— Будет сопровождать Настасью Ивановну, — дополнил Михаил.

— Но позвольте-с! — вдруг вскипел Чирков. — Почему? Куда сиволапу и неотесу в столицу, да еще с барышней! Чтобы нашу провинциальность высмеивали? Меня по совести должны послать. Я в столицах живал.

«Сопровождать Настю! — подумал он. — Глядишь, за дорогу у нее любовь проявится. Тогда перед батей на колени. И Поздеев, хошь не хошь, родней станет и компаньоном пустит в свои дела. Да и почему не признать! Он не какой-нибудь неуч, а разъездной инспектор по заводам». Он жаловался на судьбу, но Михаил резонно рассудил:

— Тебя учили, ты инспектор, а тут, накось, запросился в черновые писцы! Да кто тебя пустит? Учили-то зачем, садова голова?

Чирков не мог не согласиться с этим простым и умным человеком (недаром столько напридумывал в «помощниках» Чиркову). Но досада у Чиркова не проходила: как низко против себя ни ставил Степана, а все же с Настей едет тот неотес, а не он. Одна надежда оставалась, что Настя вернется из столицы, а Степан там и останется. А Чирков к тому времени отличится. Сейчас раскачать Михаила на новые выдумки трудно, сейчас он считает себя виновником смерти Фролова — не было бы этих чертовых ножниц, не требовали бы непосильной, небывалой выработки. Но со временем Михаил отойдет.

Друзья увидели, что Степана на этот раз от поездки не избавить. Кто тут постарался, догадаться просто: опять Васька.

— Перепиши, — предложил Петя, подавая выправленное и бегло перебеленное Алексисом воззвание.

— Но могу, — отказался Степан. — Столько работы до отъезда велели сделать, что сна лишаюсь.

Петя попросил Ромашова, тот за одну ночь переписал. В шесть часов утра все подписали воззвание.

— Давай подпишем в память наших мечтаний, чтобы след о содружество остался, — сказал Степан, четко выводи ими и фамилию, и задумчиво произнес: — А бывало ли где до сего времени, чтобы рабочий народ по уставу общественно сплотился, добывая себе долю счастливую?

XXV

Шестеро подписавших бумагу переживали радостный подъем и гордились положенным началом.

— Ну вот, — удовлетворенно повторял Михалев, — теперь мы не будем в россыпи, а собраны воедино и таковыми останемся. Да хоть все перестанем жить, так другие продолжат.

— Итак, укрепив природные силы учением, вдадимся в пути неизведанные. Так будем же верны общему делу и послужим народу! — воскликнул взволнованный Петя. — Мы созданы, мы рождены народом и ему должны служить благодарно!

Ромашов постоянно подбадривал себя выученными стихами и декламировал их и тут, как бы в свое оправдание, сказал:

— Раз мы продолжаем эти святые рифмы, то ими лучше речей скажем о том, как спаяны одной идеей в целое нерушимое кольцо.

Сказал и стал горячо декламировать:

Известно мне: погибель ждет

Того, кто первый восстает

На утеснителей народа, —

Судьба меня уж обрекла.

Но где, скажи, когда была

Без жертв искуплена свобода?

Погибну я за край родной, —

Я это чувствую, я знаю…[249]

А Михалев тотчас подхватил:

Но тот, кто с сильными в борьбе

За край родной иль за свободу,

Забывши вовсе о себе,

Готов