Братья вольности - Георгий Анатольевич Никулин

Иван похвастался своими заботами об училище в Чёрмозе.

— Правильно, — одобрил Христофор. — Ты напиши, пусть страстью к наукам ученики доставят себе существенную пользу.

— Однако запретим учить детей мастеровых и крестьян, число служительских мальчиков достаточно, — вновь придумал Иван.

— Сделаем исключение для сирот, — заступился Христофор.

— Да, да!

Растроганные своей добротой, братья обнялись.

— Сейчас княгинюшку обрадую, — сказал Христофор, и поспешил к жене. Прослезившийся Христофор забыл сказать Ивану — а за тем только и приходил, — что твердо решил немедленно везти детей за границу: надо лечить сына; лечения требуют золотушная Елизавета, болезненная Анна и плохо развивающаяся Мария. Через полчаса он вернулся и показал брату список докторов.

— Видишь, в Ницце лечит Сию, в Баден-Бадене Фрикар…

Всего набиралось тридцать рекомендованных знаменитостей, если каждый поможет капельку, то дети запасутся здоровьем до старости. Христофор наметил подробный маршрут через Германию, Швейцарию, по Италии до Неаполя. Жить собирался во Франции и возвращаться через Варшаву, Смоленск, Москву.

— Поезжай на пироскафе, — посоветовал Иван.

— Да что я, бедный, что ли!

— На лошадях поедет! Вся знать… сам царь ездит на пароходе.

— Ну и пусть! Еще утонет… а я в карете! Царь уж и не знает, на чем ему экономить. У меня хватит на лошадей, — спорил Христофор.

— Хорошо ли хвастать деньгами? Такие замашки свойственны лезущим в купечество, — лицемерно упрекнул Иван.

— О нас так не посчитают: мы из купечества вошли в дворянство, — огрызнулся Христофор, но все же сообразил, что невелику похвалу привлек в защиту своей знатности и изменил тон. — Да разве зазорно иметь дворянину богатство?

Иван боялся, что сын Христофора[279] умрет, и все состояние на приданом за дочерями Христофора расползется по чужим рукам, пропадет.

«Сколько сделано для процветания нашего рода, сколько положено усилий! Для чего тогда дед Елезар[280], рискуя жизнью, приехал в Россию из далекой Исфагани[281], из старой Джульфы, что в Персидской Армении?» — горевал Иван о возможном распылении капитала.

При вспыхнувшей в Персии междоусобице после смерти правителя дед Елезар, его казначей, видел, что ценности не попадут в руки законных наследников и скрыл бриллианты, в том числе третий в мире по величине алмаз, некогда украшавший трон шаха Абаса.

В России дед Елезар купил ткацкую фабрику. Сын Елезара, гоф-ювелир, дядя теперешних владельцев, за один бриллиант приобрел Чёрмозский завод и соляные промыслы, а за остаток долга взял с Орлова[282] Ропшу и Кипень; он построил Кизеловский, Хохловский и Полазнинский заводы. Три поколения наращивали капитал, сколько старались! Иван обратился к портрету отца:

— Исподтишка клевещут, будто Лазаревы поставляли жен крымскому хану и присвоили кучу сокровищ. Пусть болтают! Ведь большой бриллиант из трона украл солдат, а дядя гоф-ювелир уж потом купил его в Астрахани. А разве мы с братом незаконно умножили богатство? Я выиграл сотни судебных дел, а Христофор даже женился ради приданого.

Иван не говорил отцу, что Христофор прибрал к рукам долю Пембы, сестры Катаван, что в прошлом 1835 году приехал из Константинополя поверенный наследников Пембы получить сто сорок тысяч левов, присужденных им сенатом, но Лазаревы не отдали, и кончили было мировой, по которой старик согласился получить тридцать тысяч рублей. Сделку обе стороны заявили в суд, и только тут поверенный увидел, что считают на ассигнации, а на серебро ему приходится всего восемь тысяч рублей. Открыл старику глаза подосланный Лазаревыми делец, он же навел поверенного на мысль опротестовать сделку как для него непонятную. Дельцам заранее было известно, что суд признает протест поверенного вздорным и по закону лишит его присужденной суммы. Так и случилось. Теперь старик проживался в Петербурге, бессильный что-либо сделать, и молил оставить сделку в силе, чтобы получить хотя бы прежние восемь тысяч, но Лазаревы отказывались разговаривать, пока из Константинополя не пришлют вторую доверенность на получение восьми тысяч. Старик голодал и чистил конюшни, отрабатывая черствый хлеб, а сестры Катаван из окна показывали на него, как на чудовище, сожравшее их деньги.

Иван составлял длиннейший список прибыльных дел, но главную прибыль всегда давали люди, сотни, тысячи людей, их ум и талант создавали новые миллионы рублей. Но где купить людей? Заводы пожирают сотни жизней. Надолго ли десять тысяч человек в Чёрмозе? Неживучие какие-то. Необходимо пополнение.

Он взглянул на освещенный портрет отца. Отец со стены ответил взглядом сыну.

Иван считал, что он больше похож на отца, чем Христофор, а отец, не будь так темен лицом, очень напоминал немца. Были памятны огромный нос и тонкие веки в западающих глазницах, седина и коричневые морщины, и фрак из толстой клетчатой материи, и камзол со стоячим воротником, и пышное жабо[283]. Большие навыкате глаза, прорезанные склеротическими жилками, узкий рот с иронически приподнятыми уголками — ведь надо же крепостному художнику-граверу[284] передать все это тонким штрихом, вырезав портрет на тяжеленнейшей доске из красной меди!

Отец словно хотел сказать сыну, что в том отдаленном мире, куда он переселился, ему не так уж интересны дела рода.

— Откуда взять талантливых людей? — вопрошал Иван. — Учить?

Отец молчал и улыбался, как улыбался при жизни своим детям, ловя их на попытках обсчитать друг друга.

II

Честолюбие никогда не давало покоя. То Лазаревы мечтали купить дворец Бирона на Мойке и жить близ Зимнего; то загорелось им построить двенадцатикомнатную дачу у ворот Петергофского парка — летней резиденции Николая[285].

В Петергофе, куда на лето выехал царствующий двор, готовились первого июля отпраздновать день рождения императрицы[286]. Комендант дворцов генерал-лейтенант Захаржевский[287], шурин Бенкендорфа[288], был озабочен наплывом дипломатов. Из-за тесноты вспыхивали далеко не дипломатические стычки: захватившие комнаты закрывали двери; другие через анфиладу занятых комнат, как через вражеский лагерь, прорывались к туалетной; американский капитан пустил в нос английскому лорду густую струю табачного дыма.

Только Захаржевский урезонил дипломатов, как ему тут же доложили, что император обнаружил мусор у дворцовой ограды и возмущен этим. Захаржевский помчался на место: куча досок валялась на участке Лазаревых. Щепа вносила ужасающий диссонанс в праздничные приготовления. Кроме того, император мог происшествие истолковать как дурное предзнаменование, ведь он запнулся о щепу.

Иван должен был пережить неприятные минуты при объявлении высочайшего недоумения по поводу «произведенного неряшливого вида». Иван у всех искал защиты и с нижайшими извинениями уведомил, что задержка постройки происходит «по пребыванию в чужих краях главного владельца, брата Христофора».

Отшумел пышный карнавальный праздник, и Лазарева заставили налечь на постройку дачи. Пользуясь близким знакомством с