Георг Енач - Конрад Фердинанд Мейер

Ридберга. Наш великий Енач достойными делами искупает свою тяжкую вину. Завтра из Кура приедут власти, снимут печати и вновь откроют перед вами дом ваших предков. Благослови Господь Бог час вашего возвращения под родной кров!

II

В течение нескольких летних и осенних месяцев герцог Генрих Роган быстро и решительно завершил кампанию в Вальтеллине. Свежие лавры четырех блестящих побед венчали его голову.

На этот раз его талант развернулся широко и смело, потому что война велась против внешних врагов Франции, а не на французской территории между сынами общей родины. Раньше он вынужден был вести одних французов против других, своих единоверцев-кальвинистов против католической Франции. И только теперь впервые стоял он во главе французской армии, объединившей и растворившей в себе кальвинистов и католиков.

Никогда еще Роган не проявлял такой гениальной полководческой дальновидности, как на этом неблагодарном поле битвы, изрезанном бесчисленными глубокими ущельями и ледниками. Успеху его быстрых безошибочных наступлений помогала его исключительная выносливость, аскетический характер и крайняя скромность потребностей. Он мог держаться на ногах в течение сорока восьми часов в беспрерывном напряжении всех своих сил.

Он сражался против двух армий, напиравших на него с двух сторон. Каждая из них была вдвое больше его армии, и он то взбирался на горы, то спускался в долины, бросался навстречу то одной, то другой армии, побеждал одну и другую, пока не вытеснил за пределы Граубюндена и австрийцев и испанцев, и вся широкая долина Адды и Вальтеллины, долгие годы оспариваемая противниками, не оказалась безраздельно в его руках.

Третью победу, в битве в Вальфреле, он одержал с самыми незначительными потерями. Человек шесть пало в рядах его войск, тогда как противники оставили на поле битвы около тысячи двухсот человек. Это неслыханное неравенство потерь можно было объяснить только тем, что французский полководец знал в совершенстве эту гористую местность. Роган был окружен граубюнденцами, которые знали этот горный край, как знакомую с детства, выложенную кедром, комнату в отцовском доме, как фамильный герб над воротами родного дома, и никто не знал лучше Георга Енача граубюнденских гор.

В донесении герцога граубюнденским властям об этой победе он горячо возносил храбрость полковника Енача и полка, которым он командовал.

Дисциплинированная, строго вышколенная французская армия, и прежде всех молодой задорный поручик Вертмиллер, вначале довольно скептически относились к безумной как будто, но, в сущности, строго взвешенной отваге Енача, подтрунивали также над прежними его выступлениями во главе народных войск в Претглау, но с течением времени переменили свое мнение и стали искренне восхищаться Еначем. Он пользовался безграничным доверием Рогана, герцог и сам не замечал того, что всегда оказывал исключительное предпочтение советам Енача. На военных советах, которые герцог созывал, когда надо было выбирать между осторожностью и решимостью, Енач всегда предлагал самые рискованные планы и требовал для себя самого ответственного назначения. Но советы его оправдывали себя, самые отчаянные планы его удавались – судьба была к нему милостива.

Он пользовался всяким случаем, чтобы ближе подойти к герцогу и во всякой опасности самоотверженно прикрывал его собою. Не столь, впрочем, в огне открытого боя, сколько на одиноких горных тропинках, по которым он иногда водил его для ознакомления с неприятельскими постами. Однажды, когда под ногами герцога оборвалась коварная скалистая глыба, ему удалось удержать его на краю пропасти, а в другой раз он метким выстрелом убил гадюку, которая, высунувшись с внезапным шипением из зарослей, потянулась было к руке герцога. Таким образом, он все теснее сходился с герцогом, которому приятно было сознавать, что он своим влиянием извлек этого недюжинного человека из тьмы неизвестности и дал возможность развиться его блестящим дарованиям. Роган часто удивлялся готовности и добросовестности, с какой этот необузданный сын гор подчинялся военной дисциплине. И он ставил ему это в заслугу так же, как и то доверие, которое бывший народный вождь выказывал герцогу Рогану относительно конечных целей этой войны и будущего Граубюндена.

И герцог решил оправдать это доверие и сделать в интересах Граубюндена все, что будет в его силах. Он не обольщал себя никакими иллюзиями насчет отношения к нему французского двора, но он все же надеялся, что ему удастся провести тщательно обдуманные и справедливые предложения. Сын Генриха IV и даже кардинал Ришелье, все еще высоко державший в своих руках знамя с французскими лилиями, не могли не учесть ряда побед, одержанных герцогом с такими незначительными силами и сообщивших ослепительный блеск французскому оружию. Герцог говорил себе, что неприязнь, затаенную королем еще со времени гражданской войны против бывшего военного вождя гугенотов, должны были уничтожить бесследно его победы, неизгладимыми письменами отмечавшиеся французскими летописцами.

Роган полюбил Граубюнден. Он полюбил мужественное население севера и живых общительных южан. Пребывание в этой стране благотворно подействовало на его душу и укрепило его здоровье. Но пленяли его не суровые холодные горы, с острыми скалистыми выступами и снежными вершинами, где он одерживал победы. Его мягкой душе милее были Альпы, одетые в нежную зелень, покрытые хижинами и певучими стадами. Больше всего любил он горы, окружавшие теплый Домшлег, и он утверждал, что Гейнценберг – прекраснейшая гора в мире.

Граубюнденцы платили ему сторицей за доброе к ним отношение. По всей стране его звали «добрым герцогом». В Куре его боготворили. Он очаровывал местную знать своим благородством, аристократической простотой обхождения и привлекал к себе народные массы неподдельной ласковостью и приветливостью. В протестантских общинах каждое воскресенье славилось его имя в церквах. Пасторы указывали на него своим прихожанам и возносили его как образец преданности евангелической вере и как покровителя угнетенных протестантов во всех странах. Счастливая звезда, сопутствовавшая его военным начинаниям, занималась теперь и над его политическими деяниями. Он пригласил к себе в Киавенну несколько именитых граубюнденских граждан, обсудив с ними по пунктам политический договор, и договор этот принят был на состоявшемся в Тузисе собрании союзного совета. Обе стороны шли на крайние уступки. Идя навстречу главному желанию граубюнденцев, Роган по этому договору возвращал им от имени Франции Вальтеллину. Но, защищая военные интересы своего короля, он выговорил условие, по которому граубюнденские горные проходы вплоть до заключения всеобщего мира должны были охраняться граубюнденскими солдатами французской службы, и господствующей религией в Вальтеллине признавалась католическая. Если король утвердит это соглашение – а в этом никто не сомневался, – то прежние границы Граубюндена этим самым восстанавливались, и Генрих Роган сдержал бы данное им слово, потому что еще до начала кампании он обязался восстановить прежние границы Граубюндена. Он вынужден был дать это обязательство. Без этого обещания он не