Георг Енач - Конрад Фердинанд Мейер

Енач, слушавший до сих пор с мрачно сдвинутыми бровями, вскинул голову и заговорил:

– Слушайте, меня вы считаете кредитоспособным?.. Вы знаете, я всегда был бережлив… На мою военную добычу я выстроил большой красивый дом в Давосе, купил луга на прилегающих к Давосу горах… У меня порядочная сумма денег и у Марка в Венеции, а этот умный банкир умеет пускать деньги в оборот… Все это, конечно, причитающейся вам суммы не покроет, но я пользуюсь неограниченным кредитом, и мне нетрудно будет достать остальные деньги… Я могу выдать вам письменное обязательство в том, что вся сумма, которую должен вам герцог, будет вам уплачена… Не беспокойте его сегодня. Он болен и устал. При случае я переговорю с ним о вашем деле… И о моем также деле, потому что я останусь нищим, если не получу обратно этих денег…

Поднялся невообразимый шум, в котором восторженные восклицания, выражение изумления и одобрения заглушали друг друга.

И вдруг широко открылась дверь и на пороге появился маленький, худощавый аккуратный офицер с тонким сухим лицом. Это был поручик Вертмиллер. Он быстрым взглядом окинул бурно ликовавших офицеров, и по его лицу пробежала гримаса отвращения. Он в кратких словах сообщил, что светлейший герцог приближается к Тузису и просит не устраивать ему никаких встреч. Он болен и жаждет покоя.

– Он примет только полковника Енача, – добавил он и поклонился Еначу сдержанно и сухо, нисколько не стараясь скрыть того, что исполняет только долг дисциплины.

IV

Солнце уже садилось, когда полковник Енач входил в отведенный для герцога дом. В зале первого этажа он нашел поручика Вертмиллера. С бдительностью верного пса оберегал он герцога от незваных посетителей.

Мимо них с поклоном быстро прошел изысканный стройный Приоло, личный секретарь герцога. Вертмиллер проводил его злобным взглядом и тихим ворчаньем.

– Этот откуда взялся? – тихо спросил Енач. – Насколько мне известно, герцог прибыл сюда без него.

– Он еще неделю тому назад послан был в Кур за депешами из Парижа, – коротко ответил Вертмиллер.

– И привез их? – тихо и быстро спросил Енач, потому что сердце его застучало молотом. – Вы что-нибудь знаете? Он привез подпись короля?

– Я знаю только то, что мне приказано, – резко ответил тот. – Мне приказано тотчас же доложить о вашем приходе.

Вертмиллер вошел в первую, озаренную закатными лучами комнату, выходившую окнами на светлые луга и расцвеченные осенью леса чудесного Гейнценберга. Енач стал у окна в нише, а Вертмиллер осторожными шагами приблизился к дверям комнаты, где герцог еще отдыхал.

– Вам придется еще немного обождать, – бросил он полковнику и опять занял свой пост в первой приемной.

Взгляд Енача упал на раскрытую кожаную сумку и на два распечатанных письма, лежавших подле нее на столе. Строки, таившиеся под этими конвертами, несли с собою радость или горе его родине…

В это мгновение медленно открылась дверь, и на пороге появился бледный исхудавший, как скелет, герцог Роган. Он с неподдельной радостью шагнул навстречу Еначу, который быстро пододвинул ему кресло к окну, откуда он мог любоваться золотым предвечерним освещением своего любимого Гейнценберга. Герцог устало опустился в кресло, поднял на Енача светлые глаза и тихим голосом спросил:

– Вы сейчас из Финстермюнца?

Полковник почтительно стоял перед герцогом и серьезно смотрел в его странно изменившееся тонкое, благородное лицо. Он видел на нем не только следы тяжкой болезни, но и затаенную скорбь, которая обозначалась с жуткой отчетливостью, когда герцог опускал свои чистые искренние глаза.

Енач сгорал от желания узнать скорее, подписал ли наконец король договор, насчет которого так трудно было столковаться обеим сторонам. Но перед этим изможденным лицом, у него, никогда ни перед чем не отступавшего, не хватило мужества завести речь о том, что интересовало его больше всего в жизни. Он только отвечал на вопросы герцога и дал ему обстоятельный отчет об установлении границ между Тиролем и нижним Энгадином.

– Австрийцы несговорчивы, – сказал он, – они задержали меня и увлекли меня вплоть до Инсбрука. Если бы я был здесь, мои товарищи никогда без вашего приказания не осмелились бы оставить свои посты и огорчить вас при въезде вашем в Тузис своим неповиновением. Мне удалось с трудом, – медленно добавил он, – оградить вас еще от другой неприятности. Я поручился перед товарищами всем моим состоянием за долг, не выплаченный им французским правительством. Надеюсь, вы не попеняете мне за мою бесконечную преданность…

Герцог, вздрогнув, плотнее прижался к спинке кресла, и вокруг его рта опять легла тоскливая, болезненная складка. У него мелькнула мысль о том, какую власть над ним может взять этот человек, которому он отныне обязан такой значительной непрошеной услугой. Но он только сказал:

– Благодарю вас, друг мой. Пока я сам еще чем-либо владею, ваши интересы страдать не будут. Я посылал к ним Ласньера, но он, очевидно, не сумел найти надлежащего тона в объяснении с ними.

– Он только оскорбил их, – подхватил Енач. – Что касается Ласньера, то я поддерживаю моих товарищей и вместе с ними прошу вас уволить его. Я никогда не прощу ему насмешек, которые он позволял себе над моими соотечественниками. Между прочим, он говорил тут – это я знаю из достоверного источника, – что наши права на Граубюнден, которые мы отстаиваем, весьма спорны, так как мы, в сущности, лишь маленький придаток Франции. Как хотите, от таких слов каждому граубюнденцу кровь в голову ударяет, и это никак невозможно, чтобы такой человек ел дальше наш хлеб и пил дальше наше вино…

– Он будет уволен, – тихо ответил Роган. – Кстати, когда вы были в Инсбруке, – продолжал он, стараясь скрыть впечатление, которое произвела на него в эту минуту вспыхнувшая в Еначе любовь к родине, – вы, вероятно, слышали там что-нибудь о настроениях при дворе эрцгерцога… Что же, намерены они еще раз напасть на нас в Вальтеллине?

– Не думаю, герцог… Ваши лавры победителя слишком еще свежи. Но, – Енач глубоко вздохнул, – разрешите мне сказать всю правду. Когда распространился ложный слух о вашей кончине, опять зашевелились все эти гады, опять высунулись из своих нор наши изгнанники, пресмыкающиеся перед испанцами. Эти могильщики вообразили, что вместе с обожаемым в Граубюндене герцогом сошла в могилу и наша дорогая свобода, залогом которой вы нам служите… В Инсбруке, – продолжал он с нескрываемым волнением, помолчав немного, – не верят также в действительность договора. Иначе они, конечно, не посмели бы мне предлагать от имени Испании независимость Граубюндена и восстановление его прежних границ взамен нашего разрыва с Францией… Да, они пытались даже подкупить меня и золотом разлучить меня