Георг Енач - Конрад Фердинанд Мейер

в силах был бы вновь зажечь воинственный пыл в измученном народе. Венецианский проведитор был прав, когда указывал ему на неизбежность такого обязательства. Но как он ошибался, когда высказывал свои опасения насчет Георга Енача.

Больше всех содействовал проведению договора через союзный совет именно полковник Енач. А это было делом нелегким, и даже любимцу народа стоило немалых усилий и ловкости, чтобы убедить подозрительных, ревниво охранявших свою независимость горцев принять предложенные им условия. Он доказывал им, что было бы безумием выпускать синицу из рук ради сомнительных журавлей в небе. Он настаивал на том, чтобы соотечественники его не делали давления на герцога и не ставили его в положение неблагодарного слуги в отношении к французскому правительству и уверял, что гнет Франции сам собой будет уменьшаться с каждым годом.

Но на совести герцога лежала еще одна забота. Война с Германией, поглощавшая огромные суммы, истощила казну Франции. Ассигновки, посылавшиеся герцогу Рогану, давно уже стали сокращаться, а наконец и вовсе прекратились. Ему нечем было больше выплачивать содержание граубюнденским отрядам. Та же участь постигла и французских солдат. При французском дворе, очевидно, полагали, что честь служения в рядах армии знаменитого полководца возмещает солдатам пищу и одежду. Роган писал одно донесение за другим, а в ответ получал одно обещание за другим. Все надежды при французском дворе возлагались на повышение военного налога, но, несмотря на все затруднения и помехи, герцог в конце концов подошел почти вплотную к намеченной им цели, и жители Граубюндена предвкушали близкое освобождение своей страны.

И вдруг в первые осенние дни распространилась жуткая весть о смерти герцога. Молва гласила, что он пал жертвой болотной лихорадки и умер в своем дворце в Сандрио. Уже гонец отправлен был в Бриксен за людьми, которые должны были бальзамировать его тело.

Слух этот, быстро обегая страну, сеял на всем своем пути панический ужас. Теперь только всем ясно стало, как много надежд и упований связывалось с жизнью этого благородного человека. Будто внезапное облако заслонило солнце, и на фоне потемневшего пейзажа резче и выпуклее выявились отдельные его черты.

В эти дни, когда граубюнденцы мнили герцога умершим, их зависимость и непрочность их положения встали перед ними с ужаснувшей их отчетливостью. Франция пришла им на помощь только благодаря вмешательству Рогана. Это он вел с ними переговоры от имени Франции, он своей честностью служил порукой в том, что Франция выполнит взятое на себя обязательство… Что будет с ними теперь? Кого Ришелье пошлет им в заместители герцога? Склонен ли будет холодный, расчетливый кардинал, этот беспощадный государственник, взять на себя обременительное обязательство протестанта Генриха Рогана? Но горькая чаша на этот раз миновала граубюнденцев. Весть о смерти герцога оказалась ложной. Несколько недель спустя стало известным, что он десять дней лежал с закрытыми глазами, без сознания, но медленно поправляется и находится на пути к выздоровлению. Никто, однако, не подозревал еще, какое мучительное сомнение истерзало его душу и привело его тогда на смертный одр…

III

В один солнечный теплый октябрьский день улицы городка Тузиса запружены были шумными толпами народа. Городок лежит у северного входа в ущелье. Путешественники, ехавшие из Италии, после утомительного и опасного пути здесь обыкновенно делали привал. Ехавшие же с севера здесь снаряжались в тяжелый путь, нанимали вьючных животных и делали последние необходимые покупки. Это благоприятное положение скоро опять привело вновь отстроившийся после пожара город к блестящему расцвету. Обычная годовая ярмарка собрала к подножию Гейнценберга жителей далеких и близких гор и долин, людей всевозможных возрастов, типов, всевозможные одежды и наречия.

Многие пришли лишь за тем, чтобы взглянуть на «доброго герцога», который, по слухам, накануне спустился с гор и провел ночь в деревне Шплюген. К вечеру этого дня его ждали в Тузисе, где для него приготовлено было покойное помещение в одной из боковых улиц. Несколько жителей Шплюгена видели его накануне в деревне и рассказывали, что благородный герцог страшно изменился, похудел и побледнел. Волосы его белы как снег.

В толпе было много и военных со смелыми, мужественными лицами. Для встречи герцога съехались в Тузис командиры всех граубюнденских полков. Но неужели они нарушили дисциплину и ушли с своих постов на австрийских границах, лишь уступая неодолимому желанию узреть герцога? Казалось странным и то, что они, тоже очевидно в честь герцога, расставили свои войска на всем протяжении от Тузиса до Кура.

Шумно и бурно было в этот вечер в гостинице «Черный орел».

Рекой лилось темное, медленно разжигающее кровь вальтеллинское вино, туманящий виноградный сок из трех знаменитых своими виноградниками деревень на Рейне. Комнаты, в которых пировали гости, разделены были сенями, выложенными плитами. Большая комната, уставленная грубыми лавками и столами из соснового дерева, полна была торговцев, скотоводов, пастухов и охотников. Стоял глухой гул, в котором трудно было отличить звук собственного голоса. Хозяйка, молодая, спокойная темноволосая женщина, едва успевала наполнять глиняные пузатые кувшины, бросалась в одну, в другую сторону, откуда окликало ее несколько голосов сразу, хмурилась и недовольно вскидывала голову. В другой комнате военная публика шумела не меньше, а бражничала еще усерднее.

Между обоими залами с невозмутимым спокойствием шагал хозяин Амман Миллер и, добродушно улыбаясь, останавливался то у одних, то у других дверей. В большой комнате шел политический разговор, когда он вновь остановился на пороге. Говорил скотовод из Энгадина, заглушая своим басом многоголосый шум:

– Срам перед Богом и перед людьми… Мы, жители Граубюндена, не можем переходить через наши же границы без французского паспорта… Намедни погнал я было быков в Верденберг и, можете представить, меня не пустили – какой-то я там бумажки, оказывается, не взял в Куре у французских чиновников… Хорошо еще, что убрался от них цел и невредим и скотину угнал… Они хотели забрать у меня быков… Купить, как они говорили, чтобы снабдить продовольствием крепость… Много бы я нажил на этой продаже… Послушали бы вы, как расценивал моих быков их мясник… Он, вероятно, и не видывал никогда на своем веку таких быков…

– А еще они говорят, эти сморчки, что у них хлеб лучше всего, – подхватил булочник из Тузиса. – Когда они стояли здесь в прошлом году, один солдат бросил на землю мой ржаной хлеб, потому, видите ли, что он привык дома к пшеничному хлебу… Мало того, мне пришлось еще смотреть за тем, чтобы он не соблазнил нашу горничную, смуглую, у нас такая одна дурашка… Знаете ее… Эта пришлась ему по вкусу, хотя она чернее моего ржаного хлеба и далеко не так