Георг Енач - Конрад Фердинанд Мейер

привал на перекрестке недалеко от грозной крепости Фуэнте, пообедать там в гостинице и в тот же день добраться до Киавенны, а на следующее утро отправиться дальше горными тропинками через Шплюген.

Лукреции не хотелось входить в неопрятную гостиницу. Она присела в беседке, увитой виноградом. Нежная весенняя зелень только что развертывалась из лопавшихся почек. Лукреция смотрела на кур, клевавших подле желоба зерна овса, оставленного лошадьми, и, подняв голову, увидела вдруг за молодыми в нежной зелени лозами группу людей, медленно приближавшихся по пыльной проезжей дороге. Она тотчас догадалась, что эти люди, приковавшие ее внимание, ведут пленного, и когда они подошли ближе, она вся затрепетала. С полдюжины испанских солдат и впереди них старый сухощавый полковник верхом на коне вели человека в будничном платье вальтеллинского крестьянина. Вся одежда висела на нем грязными клочьями, пыль и кровь исказили его лицо, руки связаны были на спине, но Лукреция с ужасом тотчас узнала в высокой фигуре пленника и вызывающей гордой поступи Георга Енача. Вслед за пойманным беглецом тянулась банда кровожадных ищеек, очевидно, оказавших услуги при этой охоте на человека, желтокожие, полуголые подростки и туполицые карлики с визгом бежали за безоружным высоким пленником. На шум выбежали из гостиницы хозяева и гости, вышел и Лукка, только что вновь оседлавший лошадей. В ту же минуту подле Лукреции вырос Вертмиллер.

Испанский полковник скомандовал остановку, стал в тени подле входной двери и снял каску с головы, напоминавшей череп. Затем он приказал напоить загнанную им лошадь и быстро и резко спросил:

– Есть здесь кто-нибудь, признающий в этом шпионе бывшего пастора-еретика, убийцу Георга Енача?

К нему тотчас подошел старый батрак в разорванных сапогах и угодливо, униженно заговорил:

– К вашим услугам, полковник. Я жил в Бербенне в двадцатом году и присутствовал при том, как этот богохульник швырнул моего брата к алтарю, и несчастный остался калекой на всю жизнь…

– Да, – сказал испанец, – в то же лето я встретил этого пастора на подъемном мосту подле нашей крепости. Ваши прогулки, сударь, вам пользы большой не принесли, и виселицы вам не миновать.

Лукреция с бьющимся сердцем смотрела из беседки на эту сцену. Спасти Георга… Может она, желает она его спасти? Подле нее стоял Вертмиллер. Она чувствовала его напряженное нетерпение, слышала, как он нажимает на курок пистолета. Лукреция встала и, подчиняясь властному, неодолимому чувству, медленно вышла из беседки. При последних словах испанца она очутилась между ним и пленником, привязанным к каменной колонке беседки. В то же мгновение какой-то несчастный человек с большим зобом со смехом бросил пленнику в лицо пригоршню грязи и мелких камушков. Но тот и бровью не шевельнул. Лицо его оставалось спокойным и надменным, только губы едва слышно прошептали:

– Лукреция, твоя месть осуществляется…

Он промолвил это на граубюнденском наречии, не поворачивая к ней головы и не глядя на нее.

– Синьор – твердым голосом заговорила девушка, обращаясь к испанскому полковнику, – я Лукреция, дочь Планта, убитого Георгом Еначем. Единственной мыслью, занимавшей меня со дня смерти отца, была мысль о мести. Но в этом человеке я не узнаю убийцу моего отца.

Испанец вопросительно, а потом насмешливо смерил ее своими злыми глазами, но Лукреция, не обращая на него внимания, вынула из-за пояса маленький кинжал и принялась разрезывать веревки на пленнике.

Она едва замечала, едва слышала то, что происходило кругом нее. Как во сне уловила она приказание Вертмиллера, быстро брошенное Лукке: «Лошадей!» – и увидела, как он с пистолетом в руке подходит к испанцу, а тот выхватывает меч. Его быстро подсадил кто-то на лошадь, которая понеслась галопом, услышав за собою выстрелы, к крепости Фуэнте, по направлению к Киавенне. Лукреция едва могла удержаться на испуганной лошади, скакавшей во весь опор, и тем не менее поминутно оглядывалась, едет ли за нею ее друг или враг. Еще несколько выстрелов, и она слышала уже только сопение и цоканье копыт своей лошади.

Наконец она услышала близкий быстрый топот и увидела рядом с собою окровавленного, в изорванном платье, но радостного и ликующего Георга Енача. Позади него ехал старый Лукка, не сводивший с него горевших злобно глаз. А через несколько мгновений Лукрецию догнал еще один всадник, маленький, возбужденный поручик, видимо весьма довольный ролью, которую ему пришлось выполнить.

– В крепости сейчас забьют тревогу, – сказал Енач, – мы свернем налево вот за этим лесистым холмом, потому что на большой дороге нам не миновать погони, перейдем вброд через Адду в каком-нибудь мелком месте и знакомыми мне тропинками проберемся вдоль озера и через горы до Белленца. Там уже мы будем в безопасности.

Когда лошади вошли в воду на устланное мелкими камушками русло, Лукка соскочил с своей лошади и преданной рукой повел лошадь Лукреции.

– В конце концов, вы правы, – сказал старик, глядя на счастливое лицо Лукреции, – сегодня и место было неподходящее, и повод неблаговидный… Но должен сказать вам, доброму христианину-католику да и достойной лошади стоит немалого труда терпеть такое соседство и такого всадника…

Последующие дни утомительного путешествия жили в сердце Лукреции блаженными воспоминаниями. После тяжелого перехода через Альпы они отдохнули в Белленце, где Енач достал для себя другую одежду и лошадь. Потом поехали южной и живописнейшей долиной Граубюндена, Мизокко, с шумно сбегавшими в нее с гор бесчисленными водопадами. За горной деревушкой Сан-Бернардино начался крутой подъем, и они вскоре выехали на сверкавшее снежное плоскогорье. Небо было глубокое, чистое, еще по южному голубое. Лукреция с упоением вдыхала горные ароматы своей родины, и ей казалось мгновениями, что она еще маленькая девочка и совершает одно из памятных ей из детства веселых путешествий. Помпеус Планта часто брал ее с собой, когда ездил из одного своего поместья в другое через горные хребты, разделяющие бесчисленные долины Граубюндена. Глаза ее нетерпеливо искали знакомое маленькое горное озеро. Наконец она увидела его недалеко от северного склона горы. Оно ярко блестело, растопленное горячими солнечными лучами. Это было временное освобождение от ледяных оков, потому что лето поздно приходит на эти вершины, несмотря на своих обманчивых предвестников, и глаз, отражавший весеннее небо, должен был вскоре вновь сомкнуться под холодными бурями.

Лошади с трудом передвигались по таявшему снежному плоскогорью.

Граубюнденцы и Лукреция на вершине соскочили с коней, только упрямый Вертмиллер продолжал путь верхом и на спуске, где лошадь его поминутно поскальзывалась, стал все более и более отставать от своих спутников. Наконец он и вовсе застрял в яме, предательски прикрытой снегом, откуда Лукка, ведший под уздцы остальных лошадей, извлек его с трудом и