Белый снег, черные вороны - Чи Цзыцзянь

Фу Байчуань уже разлил водочку на проводы. Все присутствовавшие подняли по чарке. При чокании несколько чарок образовали цветок лотоса. Но век этого цветка был недолог, только он распустился, как мужчины пригубили по лепестку. Допив водку и словно на самом деле ощущая аромат лотоса, они сделали по глубокому вдоху. Мастер Цинь опустил чарку, поблагодарил Фу Байчуаня, первым вышел из комнаты, разбил ритуальный таз и весь в слезах протянул: «Матушка…», приглашая ее вместе с ним тронуться в путь. Общими усилиями мужчины перенесли лотосовый гроб на повозку.

Повозка покинула дом Циня где-то после трех пополудни. Если бы стояло лето, то солнце, словно женщина с перевязанными ножками, еще бы, пыша жаром, шагало по небу, однако зимой небо темнело рано, солнце в эти дни было подкидышем, которого забросили на западную часть небес, и никому до него не было дела. Его белесое предзакатное сияние перемешалось с дымом от дров и травы, плывшим в небесном пространстве, отчего в Фуцзядяне стало еще сумрачнее. Прохожие на улицах по большей части имели печальный вид и шли, спрятав от холода руки в рукава. Увидев, что мастер Цинь с похоронным флагом направлялся не в направлении кладбища, они понимали, что этот известный в Фуцзядяне почтительный сын собрался отвезти гроб на родину. Сообразив, что к чему, все бросали сочувственный взгляд на черного коня: путь предстоял неблизкий, и главные тяготы выпадут не людям, а ему. По их мнению, к возвращению конь наверняка исхудает так, что от него останутся кожа да кости.

Едва повозка с гробом миновала чайную «Цинфэн», как наткнулась на другой экипаж. По той карете сразу было видно, что она из управы: на крупе резвого коричнево-красного коня виднелось круглое клеймо, а карета была сделана из палисандра, окна по обе стороны были завешены плотными темно-синими стегаными занавесками. Перед каретой не прокладывал путь солдат с высокой табличкой, что говорило о том, что в карете сидит не правитель округа. Так кто же мог ехать в казенной карете?

Пока возница удивлялся, та карета остановилась. Из-за отодвинутой занавески мелькнул изысканный облик. На взгляд этому человеку было около тридцати; крупное квадратное лицо, на переносице очки в изящной золотой оправе, лоб широкий, большие глаза светятся мудростью, уши имеют форму серебряных слитков, уголки губ поджаты – словом, вид этот человек имел весьма изысканный. Он бросил Ван Чуньшэню несколько слов, но тот не разобрал сказанного. На вид он был китайцем, а вот говорил на заморском наречии. Пока возница изумлялся, этот человек уже спустился из кареты.

Он оказался невысокого роста, носил черную фетровую шляпу, кавалерийские сапоги и жесткий суконный мундир, вид у него был внушительный, словно у военного. В зимний холод блестящие латунные пуговицы на мундире выделялись, словно бутоны маргариток. Следом за ним спустился худощавый молодой человек, чуть выше его ростом, в темном стеганом пальто и с серым шарфом на шее. Он сказал Ван Чуньшэню:

– Доктор У спросил тебя, почему повозка везет гроб не на кладбище?

Возница понял, что образованного вида человек перед ним и был тем новым доктором, о котором говорил Фу Байчуань.

Цинь Восемь чарок пояснил:

– Моя матушка умерла, я везу ее домой за заставу.

Доктор У нахмурился, поднял правую руку и, резко махнув, сделал запрещающий жест, затем что-то долго говорил по-заморски, а молодой человек принялся переводить:

– Доктор У сказал, что на период эпидемии нельзя вывозить тела в родные места, он велит вам похоронить здесь.

Указывая на доктора У, Цинь Восемь чарок сказал молодому человеку:

– Ты скажи ему, что, если бы моя матушка умерла от чумы, как бы я осмелился просить людей везти ее в такую даль? Это разве было бы не вредительство? Моя матушка умерла от старости! Вы разве не знаете, что такое смерть от старости? Дожила до преклонных лет, все, что нужно, съела, что нужно, выпила, что нужно, увидела, всем насладилась, устала жить, закрыла глаза и уснула вечным сном. Если не верите, то откройте гроб и сравните, какого цвета лицо у моей матушки, а какого оно цвета у тех, кто умер от чумы!

Молодой человек бросил взгляд на мастера Циня, затем на доктора У. Доктор снова что-то сказал, но молодой человек переводить не стал. Они сели в карету и стремительно уехали. Ван Чуньшэнь решил, что все в порядке, и продолжил путь, но когда они уже приближались к винокурне Тяней, их нагнал конный полицейский и сказал, что с этого дня все умершие в Фуцзядяне подлежат захоронению на месте, теперь не то что за заставу, но даже в Чанчунь тело везти нельзя. Он велел им возвращаться и не выказывать неповиновения.

Солнце почти зашло, небо становилось все более сумеречным. Цинь Восемь чарок задрал голову к небу, вздохнул и обратился к лотосовому гробу:

– Матушка, сын не может проявить почтение, из-за чумы не сможет увезти матушку в родные края.

Ван Чуньшэнь вздохнул следом, он-то решил, что раз они выехали из Фуцзядяня, то все обошлось. Похоже, доктор У ведет дела решительно и спуску не дает. Когда возница стал разворачивать повозку, мастер Цинь вдруг упал на колени и отбил три тяжелых земных поклона в направлении заставы. Когда он поднялся, его лицо оказалось залитым слезами.

От винокурни Тяней к Фуцзядяню вела безлюдная земляная дорога. Даже сильный снег мог держать эти места под белым покрывалом лишь три-четыре дня. Стоило подуть курилке, как дорогое шелковое убранство из белого снега рвалось на части и шло проплешинами. Что такое курилка? Это сильный северо-западный ветер; когда он налетал, то завывал как дикий зверь. В такие мгновения можно видеть, как в воздухе носится снежная пыль, а травы на пустоши без продыху трясутся, словно в эпилептическом припадке. Если кто выходил из дома, то опускал голову, наклонялся всем телом и не решался открывать рта для разговоров. Каждый раз после курилки ты обнаруживал, что снежный покров изменился. Бывало, порывы ветра полностью уносили снег с сопок. Сопки становились плешивыми, словно башка буддийского монаха. Не нужно думать, что снег в ложбинах, словно серебро, спрятанное на дне сундука, мог ничего не бояться. Курилка, этот знатный разбойник, запускал свою загребущую руку и туда. Лишившиеся снега ложбины тут же превращались в разбитую чашку в руках нищего попрошайки, где гуляет ветер и пусто-пустехонько.

Когда Ван Чуньшэнь возвращался назад, задул курилка. Еще недавно снег на равнине вел себя словно тихая дева, а теперь обратился в бешеную бабу, метавшуюся из стороны в сторону и совершенно неукротимую. Ветер врывался в рот так, что возница закашлялся. Из-за того, что они шли против ветра, черному коню приходилось несладко; как и люди, он подгибал голову, пытаясь смягчить удары ветра. Глядя на страдания лошади, Ван Чуньшэнь даже чуть обрадовался, что повозку не выпустили и вернули назад. Иначе еще не известно, что за опасности поджидали бы их на этом пути. Если бы конь на полпути помер от усталости, возница бы этого себе не простил.

Уже на подъезде к Фуцзядяню Ван Чуньшэнь уловил в шуме ветра какие-то перемены, в пронзительный свист добавилась какая-та проникающая до мозга костей грустная нота, словно к мерцанию звезд в ночной тьме примешалась некая теплая боль. Озадаченный возница обернулся на сидящего в хвосте телеги Циня Восемь чарок и обнаружил, что тот ревет во весь голос. Так Ван Чуньшэнь и сообразил, откуда доносятся эти пропитанные светом звуки. Он понял, что на такой плач способен только кровный родственник, которого смерть разделила с родным человеком. Так плачет ребенок, потерявший на улице свою мать, его плач наполнен и обидой, и бесконечной привязанностью.

Солнце зашло. Когда солнце заходит летом, то небо сразу не темнеет и еще какое-то время остается светлым, но зимой сразу становится темно и не видно ни зги. Фуцзядянь, словно ржавый корабль, утонул в ночной тьме. В своем отношении к эпидемии