Овидий-роман - Егор Зернов

Pont. 3

Жив ли Публий Овидий Назон? Черной бумагой ложится на дисплей очередной слой моей смерти, нельзя упускать ни секунды, ни одной детали, нужно всей грудью налечь, напрячься каждою жилкой, день и ночь хлопотать нужно тебе за меня. Это как бы новая-игра-плюс, когда игрок проходит основной сюжет и может это сделать заново, но с несколько измененными обстоятельствами, с оптимизированными инструментами. Мое лицо пробивается сквозь экран загрузки, на котором горят каждый раз новые строки из моих стихов, и теперь там появляется следующее:

Будет ли время, когда в не столь опасное место,

В ссылку другую от вас сможет уехать Назон?

Или меж варваров мне суждено навеки остаться,

Здесь умереть и в тебя, почва понтийская, лечь?

Когда экран загрузки переходит в ничто, появляется элементарный уровень, который напоминает не столько игру, сколько интерактивное кино. В углу горит бесполезная мини-карта, на которой нарисован маленький квадрат, больше ничего. Мы находимся в очередном театральном зале, текстуры проработаны скупо, они собраны из фотографий в низком разрешении, модели людей медленно выходят на сцену. Как и в прошлый раз, то и дело звучат гортанные вопли, стоны, шепот, кашель, кто-то шмыгает носом, кто-то вздыхает и говорит: ЖАЛЬ. Однако иных слов мы не слышим, никаких речей. Звуки персонажей накладываются друг на друга, и их реалистичность жутко сочетается с их внешней картонностью – кажется, что все эти вздохи и храпы налегают всей грудью на игрока, напрягаются каждою жилкой. На экране появляется задание: нужно собрать монеты, разбросанные по залу. Играя за Овидия, мы ходим между креслами, находим монеты под ними, иногда необходимо запрыгивать на балконы, разбивать стены, спускаться в подвал. Иногда у неигровых персонажей появляются в руках пистолеты, из которых они стреляют в случайные стороны, говоря: ЖАЛЬ ЖАЛЬ ЖАЛЬ. Следующее задание: бросить скорбный, но восторженный взгляд на них и нажать на левую кнопку мыши, чтобы начать речь. Начинается кат-сцена, игрок больше ни на что не влияет, ко всем персонажам, кроме главного, подлетает взрывчатка без обладателя, она просто висит над землей. Модели героев начинают мерцать и неестественно резко двигаться. Звучит речь, сопровождаемая субтитрами:

Публий Овидий Назон – поэт очень легкий и очень трудный. Он легкий потому, что речь его изящна и ясна, фразы и стихи текут естественно и непринужденно, а предметы его просты и доступны. Он всем понятен, он говорит так, как сказал бы любой, но, знаете, я вообще по природе человек одинокий! Моя жизнь, ну что моя жизнь, она подобна многим другим жизням, но только я смог сделать из нее поэзию, переплавить этот материал и влить в бумагу. Я божьей милостью поэт, поэт дарования, мое дарование руководит мной, я вынужден писать ему доклады и отчеты о своей деятельности, посвящать в систему расходов, я не просто поэт, я поэт в России больше, чем поэт!

Да, у поэта могут быть недостатки – знал я свои недостатки, но любил. Это я вас всех собрал здесь. ЭТО Я ВАС ВСЕХ ЗДЕСЬ СОБРАЛ. Я люблю человека, я люблю вас всех, люблю человека в вас. Человек – это искра справедливости, которая всегда готова превратиться в огонь справедливости, огонь чести, огонь света, огонь огня. Человек – это очень телесное существо, и неправильно было бы отнимать это телесное у него. Тело человека – это обильный слой воды над землей, это потоп, и я хочу утопиться в этом телесном, чтобы тело человеческое затекало мне в нос, в глазницы, в рот. Спасибо, люблю тебя, человечек! Как бы мне выйти из этого моего божественного и поэтического, как бы мне войти в это человеческое и скучное: я целую ваш кашель, целую ваши стоны, я целую ваш храп, пока вы нагло, нахрапом, всем скопом на меня ложитесь.

Человек – это важно, но мы не можем забывать про эмоции человека – эти кристаллы чистоты, которые всегда правдивы, которым ни в коем случае нельзя сопротивляться, ведь что естественно, то не безобразно! Может ли быть безобразной культура, которой человек жил все эти века, разве не должна человеческая история быть вечной скрижалью, сотнями заветов, которым мы обязаны подчиняться, так как они заходят в нас и выходят из нас, они – наши руки, наши ноги, наши головы. История в ее противоречиях – это музыка Бетховена, музыка Вагнера, это виолончель и труба.

Посмотрите на него! Посмотрите на того сложного человека, которого весь мир формировал эти долгие, долгие годы Христианства. Того человека, которого описывал Достоевский: одновременно высокого и низкого, ангела и дьявола, любящего и ненавидящего, верующего и сомневающегося, рефлексирующего и фанатичного. Европа испугалась в человеке зверя, не понимая, что звериное – это такая же природная и органическая часть человека, как и ангелическое. Не в силах интеллектуально и духовно преодолеть последствия нацизма, Европа решила кастрировать сложного человека. Кастрировать его темную природу, навсегда замуровать его бесов. Проклинаю вас, Запад! Проклинаю вас, вы враги всего святого, вы созданы по подобию человека, но внутри у вас еловые иголки, тупые опилки, адский огонь, канализационные отходы. Я ненавижу вас, я презираю вас, и я имею на это право, ведь я человек, я – СЛОЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Моя сложность – это карающий меч, которым я разрезаю ваши нежные лица, ваши речи, сотканные из второсортной синтетики – новой этики. Именно НОВОЙ этики, ведь раньше, в те славные времена чести и правды, какой интеллектуал не посчитал бы положительно этичным травить человека за его тело, за цвет кожи, за место работы. И это все тоже естественно, а значит, человечно, это гуманно! Я, гуманист, художник, филантроп, отворачиваю свой взор от вас, предатели исторического процесса, нелюди, вы свихнулись, вы НЕНОРМАЛЬНЫЕ, нет для вас места в моей голове, теперь я снова обращаюсь к тем, кто стоит передо мной – налично и непосредственно.

Друзья, я вас люблю, люблю за понимание, люблю за отзывчивость вашу, улыбку нежную, поэтому убиваю вас, взрываю вас, караю вас, съедаю вас, то есть ваши светлые образы, и таким образом причащаюсь к человеческому. В ваших разъятых телах скрыт человек, скрыто все лучшее, что есть в человеке, человек – это тело, это возвращение бумеранга, это полет после резкой остановки, это свободное падение, это война, война с самим собой. Вы же понимаете, друзья, что я не с вами плохо обхожусь, а с собой? Убивая вас, я убиваю себя, и