Овидий-роман - Егор Зернов

ПУБЛИЙ ОВИДИЙ НАЗОН МЕРТВ

Если я на секунду поверю в эти слова, я застряну в ряде вопросов, как на мероприятии в пышном зале. Например, есть такой вопрос: если я мертв, живы мои враги, так что же мне делать с этим моим неразделимым МЫ и с этим их раздельным ОНИ, что же мне делать с этим МЫ В СЕБЕ и этим ОНИ ВНЕ СЕБЯ или НЕ В СЕБЕ? Если поэзия подобна фотографии, а поэт – фотографу, тогда я тот, кто снимает пейзаж и засовывает собственное лицо в стороннюю фотографию. Неужели я не смогу всунуть засунуть свое лицо, всю свою голову в снимок собственной смерти? Может быть, я посвящу ей татуировку в форме себя, может быть, возложу цветы с праздничным пожеланием. Папа, ну папа, ну слышишь? Какое сегодня число? Какой сегодня праздник? Это связанные понятия? Папа, когда кончается праздник и начинается число? Знаешь? Папа, умер Дед Мороз! Да, снова. А что, собственно говоря, случилось? А что случилось? А что вообще происходит? Как это меня затронет? Как это повлияет на меня? А вот прямо сейчас я страдаю? Какая книга, какой фильм, какая картина могут мне подсказать, страдаю ли я? Когда страдать можно, а когда нельзя? Ты кто? Как тебя звать? Ты чего вылупился? Скажи что-нибудь. Что ты на измене такой? Чего на измене, говорю? Расслабься, из карманов руки вынь, говорю. Попрыгай, попрыгай, ты чего? В глаза мне смотри, ты чего задумал, ты что со мной сделать хочешь? Я потроха тебе съем, гнида, хубба-бубба, кто тебя родил такого, как тебя земля носит, как земля носит таких, как ты? Зачем мы здесь? В чем смысл жизни? Как нам жить дальше? Почему умирают люди? Для чего и для кого рождаться, если нужно потом умирать? Кто нас оплачет? Кто нас оплатит? Ты кто? Кто ты такой, твою мать? Кто ответит на все наши вопросы?

ПУБЛИЙ ПУБЛИЙ ПУБЛИЙ ОВИДИЙ НАЗОН МЕРТВ

Вот видишь, это наш специальный шифр, чтобы ты больше не переживал. Теперь ты можешь звать себя причастным, частично счастливым. Ты говоришь мне, что ты испортишь эту сцену, потому что слова не получается произносить естественно, может быть, ты не знаешь сценария, может быть, ты не видишь, где камера. Тогда я отвечаю тебе, мол, все нормально, я буду подавать тебе реплики, а ты будешь повторять, я говорю, ты повторяешь, я говорю, ты повторяешь, и так далее. Ты будешь ослепителен, ты будешь прекрасна. Потом я создаю себе несколько персонажей, несколько гетеронимов, каждый из которых занимался бы определенным жанром. Все то, что сочетает или сочетал в себе мертвый Овидий, когда еще жил и смотрел по сторонам, одухотворенно целовал цветочки и веточки, все то, что он в себе сочетал, распыляется по этим именам и возводится в абсолют. Кто-то из них занимается беспечными риторическими упражнениями в стихах, кто-то увлекается дидактической поэзией, кто-то осознанно выбирает писать любовные элегии, кто-то берется за эпос. Потом я создаю альманах для начинающих авторов и авторок, беру всех этих гениальных людей туда и говорю на последней презентации, мол, посмотрите в свои глаза, утопите свои глаза, они набухают, как яблоки в воде, когда вы на меня смотрите, неужели вы не понимаете, как я на всех вас повлиял? Что я вам рассказал и чему научил? Я, Публий Овидий Назон, ваш учитель, целуйте меня, восхваляйте меня, оставляйте на меня ссылки, посвящайте мне все, что у вас есть, вам еще мемуары писать, быть любовни: цами, секретар: шами. Я вам отцовская фигура, я вам царь, я вам мужское божество, что говорит: Я РАБ Я ЧЕРВЬ, а вы отвечаете, вроде: ну какой ты РАБ, ну какой ты ЧЕРВЬ, ты ЦАРЬ, ты БОГ, не стесняйся как бы, не пропадай ни за что. А я снова беру в руки микрофон и отвечаю вам, дети мои, твари ползучие, слушайте сюда, я, Публий Овидий Назон, а это значит, что

ПУУУБЛИИИЙ ОООВИИИДИИИЙ НАААЗОООН МЕЕЕРТВ

Каша в голове, каша из топора, каша из топора в голове, кашель, вечный кашель как единственно возможное предисловие, оно ни на чем не заканчивается, другими словами – невозможность жанра как невозможность сообщества – недоразумение как конституция комьюнити, всем спасибо, мне нечего сказать! Ну, точнее так: теперь-то мне точно нечего сказать! Что же тут скажешь, ведь хочется только спать, только плакать, орать, что Публий Овидий Назон мертв, что я горжусь своим Публием Овидием Назоном, быть может, вы о нем скромненьким словечком вспомните невзначай, пока сбиты все настройки, пока избит своим же инструментом настройщик. Из всех искусств для нас важнейшим является кино, все функции поменялись местами, то есть камеры больше не снимают – они проецируют со своих линз видео на общественно важные здания. Я видел такое видео на фасаде дома напротив, в этом видео я, Овидий, рассказываю короткую историю, политический или исторический анекдот о том, как мой отец приезжает на машине и машет рукой, чтобы я садился внутрь, я подключаюсь к машине и включаю заранее составленный плейлист, а он, представляете себе, проигрывается наоборот, но я делаю вид, что все в порядке, и нависает (кажется, впервые?) невыносимая тишина. То есть музыка перестает? Я не знаю, но мы можем обсудить это в другом формате, и, когда мы созвонимся в следующий раз, звук будет отставать от картинки. Меня слышно? Так вот, Публий Овидий Назон мертв, да здравствует Публий Овидий Назон.

<…>

Овидий родился двадцатого марта 43 года до нашей эры. В тот же год Цицерону отрубают голову и руки, члены его тела доставляют в Рим, ставят их на трибуну. Смотря на части его тела, римляне видят не Цицероново лицо, но образ души Антония. Говорят, что Фульвия, жена Антония, втыкает булавки в безмолвный язык оратора. Гражданская война. В 42 году происходит битва при Филиппах, Брут и Кассий кончают жизнь самоубийством. Саллюстий пишет «Югуртинскую войну», через несколько лет умирает. В 35 году Секст Помпей погибает в плену, Гораций пишет первую книгу «Сатир», в 30 году он публикует «Эподы». Антоний приказывает своему рабу Эроту убить господина, но тот, замахнувшись мечом, пронзает собственное тело, что Антоний воспринимает как ценный урок и вводит меч себе в живот. Рана недостаточно глубока, Антоний просит людей вокруг прикончить его, но все бегут, а