Фернандо Магеллан. Том 3 - Игорь Валерьевич Ноздрин

Дивахиб постучал палицей да побрел на восток к Минданао искать слабое место на небесном своде. За ним потянулись слуги, поливавшие землю из дырявых кокосовых орехов. Дождь ослаб, заморосил мелкими каплями. Но буря свирепствовала. Волны поднимали каравеллы, кидали вниз, колотили в борта. И все-таки дышать стало легче. Наэлектризованный воздух разрядился вспышками молний, перемешался с водяной пылью.

Господь смилостивился над моряками, послал во спасение святых Эльма, Николая, Клару. Они расселись на верхушках мачт в огнях холодного серебристо-голубого пламени, ободряли, успокаивали испанцев. Со святым Эльмом на грот-мачте, Николаем на бизани, Кларой на фок-мачте – так записал в дневнике Пигафетта – матросы ждали окончание шторма.

Прошел час. Святые не покинули флагман, но буря не утихла. Нервы у людей не выдержали, возникли разговоры о дарах покровителям.

– Пока мы не пожертвуем каждому из них по невольнику, не видать нам спасения! – догадался сведущий в магии Санчо. – Надо бросить жребий и решить, кого утопить в море.

Он хотел умилостивить святых, заставить погоду утихомириться.

– Что ты? – перепугался Педро. – Мы не дикари, а крещеные люди! Господь запретил евреям человеческие жертвоприношения. Не так ли, отец Антоний?

Францисканец промолчал.

– Сеньор Пигафетта! – позвал юнга на помощь летописца.

Мокрые до нитки, замерзшие, они стояли на палубе, ухватившись за перила, и смотрели на потрескивавшие снопы пламени. Около них собралось два десятка матросов и офицеров.

– Чего испугался? – стуча от холода зубами, спросил Санчо парня. – Я ведь не о нас говорю. Надо кинуть туземцев в волны.

– Спроси святого Эльма, угодна ли ему такая жертва? – посоветовали из-за спины.

– Святой Эльм, дай знак: прав я или нет? – взмолился солдат, падая на колени и протягивая руку к объятому сиянием флагштоку.

Все притихли в ожидании ответа святого тела. Ветер выл над головой, поскрипывали мачты. Ругались у румпеля вахтенные, закрепившие с Альбо штормовой треугольный парус и взявшие курс по ветру. В трюме рыдали женщины.

Прошла минута, вторая… Солдат устал стоять, закачался на коленях, словно откренивал каравеллу. Пламя равномерно сияло полутораметровым языком. Вдруг оно вспыхнуло, рассыпалось голубыми искрами. Моряки вскрикнули от испуга. Солдат истово перекрестился, поблагодарил святого Эльма за оказанную милость.

– Верный знак! – вздохнули в толпе.

Солдат победно поднялся с залитой водою палубы, обвел собравшихся взглядом.

– Надо получить разрешение у капитана… – усомнился Ганс.

– Карвальо не возразит, – заявил Леон.

– У нас теперь Эспиноса за командира, – ответил канонир.

– Зачем тебе позволение, если Эльм благословил нас? – надвинулся на него солдат. – Сеньор летописец напишет на бумажках имена, а отец Антоний вытянет предназначенных для святых. Это его дело, ему по чину.

– Только не я, – замахал руками францисканец. – Их души преданы Дьяволу, но они – тоже люди.

– Я сам все сделаю, – сказал Санчо.

– Без согласия капитана нельзя, – настаивал Пунсороль. – Иначе это попахивает мятежом!

– Давайте утопим их, а потом сообщим офицерам, – решил Хинес. – Если шторм кончится, они скажут нам спасибо.

– А если нет? – упорствовал немец.

– Лучше посоветоваться… – заколебался ломбардиец, которому из-за грамотности предстояло принять активное участие в жертвоприношении.

– Разве я против? – внезапно сдался солдат, не ожидавший возражений толмача, священника и помощника штурмана. – Пошли к сеньору Эспиносе, расскажем о знаке Эльма! – скомандовал он толпе.

Измученного болтанкой альгвасила нашли в адмиральской каюте. Он лежал на постели и тяжело дышал. От Магеллана тут сохранилось еще меньше вещей, чем при Карвальо. Лишь распятие чернело в изголовье. Гонсало выслушал штурмана, безразлично махнул рукой, мол, делайте, как хотите, а мне не до них. В последний момент спохватился, велел не включать в список лоцманов. Тут же разорвали в клочки кусок бумаги, нацарапали на них дюжину имен туземцев.

– Женщин вписывать? – Пигафетта приподнял голову над потертой скатертью.

– Нет, нет… – загудели голоса.

Летописец задумался на минуту в ожидании мнения капитана.

– Они – дьявольский сосуд, исчадье порока! – заметил Антоний.

– Верно, – поддержали довольные моряки. – Не велик подарок святым, а нам сгодятся.

– Грех это! – осудил священник, однако, в перепалку не вступил.

– Оставь, – махнул рукою Гонсало со страдальческой гримасой на лице.

– А сына брата властителя Минданао? – спросил ломбардиец.

– Утопим в придачу к взрослым, – пробормотал кто-то за капитана. – Только зря мясо жрет наравне с отцом.

– Туземец откажется вести корабли на Молукку— возразил Леон.

– Пожалуй… – согласился Пигафетта и подарил мальчишке жизнь, а затем сложил шарики в шлем альгвасила – Кто потянет? – предложил товарищам.

– Я, я, – вызвалось несколько человек.

– Лучше бы отцу Антонию, – настаивал солдат. – Святое дело делаем!

Францисканец заколебался.

– Тяни, Антоний, тяни! – подбадривали моряки.

– Мне жаль рабов, – прошамкал беззубым ртом монах, опустил руку в шлем и вытащил в кулаке сразу три бумажки. – Надо было сначала окрестить их, – сказал он, отдавая обреченные души солдату.

Санчо развернул шарики, повертел перед глазами скомканные листочки, ничего не понял, так как не умел читать, передал записки Пигафетте. Летописец огласил имена. Все повеселели, будто совершили хорошее дело. Толпа шумно покинула каюту, отправилась на поиски невольников.

* * *

Перепуганных рабов вытащили на палубу, привязали к грот-мачте. Брызги хлестали в лица собравшихся, ветер рвал мокрые волосы, трепал бороды. Пленники почувствовали смерть, рвались в стороны, кричали, а один, озверевший от бессилия, рычал и плевался. Над головами аборигенов тлели святые огни. Францисканец размахивал серебряным крестом, напутствовал язычников. Десятки глаз ждали побоища.

– Прекратите! Шторм начал стихать! – услышали матросы голос Альбо. Ряды сомкнулись плотнее, не пустили кормчего в круг. – Они пригодятся нам для насосов! Или вы сами будете сутками откачивать воду?

– Наловим новых! – с угрозой пообещали в толпе.

– Пора кончать, – Леон поторопил священника. – Как бы прочие дикари не бросились защищать соплеменников!

– Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь, – капеллан перекрестил островитян, отошел в сторону.

Толпа с минуту разглядывала смертников, не знала, что делать дальше.

– Надо живьем кинуть за борт, – неуверенно произнес кто-то.

– Четвертовать, как португальцы делали в Индии, – промолвил другой.

– Мы приносим дар, а не казним рабов! – возразили ему.

– Перерезать глотки, чтобы не выплыли, и столкнуть в волны.

– Куда им тут плыть? – спросил юнга.

– Давай его сюда! – приказал Карвальо, подходя к ближайшему индейцу. – Попомнят они Хуана!

– Они не виновны в пленении твоего сына! – заступился Альбо.

Но было поздно. Матросы приволокли к главному кормчему упиравшегося молодого невольника, пировавшего с ними на Палаване. Ударом ножа Жуан вспорол ему живот от мужского члена до ребер. Кишки вывалились наружу. Еще живого воина, дико закричавшего, под общий восторг вытащили к вантам, кинули за борт. Зацепившиеся внутренности повисли на блоках. Второму перерезали горло от уха до уха, третьего Карвальо убил ударом в глаз.

Насытившаяся кровью толпа пала на