Фернандо Магеллан. Том 3 - Игорь Валерьевич Ноздрин

и жадностью команды разбивали ракушки, вспарывали мясо, искали жемчуг. Они обнаружили не настоящие жемчужницы, а «раковины-убийцы» – гигантские тридакны весом свыше двадцати килограммов, достигающие в длину полутора метров. Такие большие раковины испанцам не попались. Мясо самой крупной весило двадцать пять фунтов. Это было так удивительно, что они сочли необходимым упомянуть о ней в дневнике.

«Глупый человек взглянул в воду, увидел солнечный луч и решил, будто это мать-жемчужина», – сказал туземный воин, когда радостный Леон поднял очередную раковину.

* * *

«Оттуда мы направились по курсу между востоком и севером, – вспоминает Пигафетта, – прошли мимо селений Кавит и Субанин, а также населенного острова Монорипа, расположенного в 10 лигах от рифов[5]. Население острова не имеет жилищ, живет на лодках. В Кавите и Субанине, расположенных на островах Бутан и Калаган, произрастает самая лучшая корица. Если бы мы задержались здесь на два дня, жители загрузили бы наши корабли корицей, но мы не хотели откладывать отъезда, намеревались воспользоваться благоприятным ветром, обойти мыс острова с лежащими неподалеку островками. Во время плавания мы обменяли два больших ножа, взятых у правителя Палавана, на 17 фунтов корицы.

Карта блуждания среди островов после смерти Ф. Магеллана (по В. П. Ланге).

Коричное дерево толщиною в палец достигает высоты трех-четырех локтей. У него не больше трех-четырех веточек с листьями, похожими на лавровые. Корицей является кора, сдираемая два раза в год. Когда древесина с листьями еще зеленые, они имеют крепкий запах, как у коры. Здесь дерево называют „каю мана“: „каю“ означает дерево, „мана“ – сладкое, отсюда – „сладкое дерево“.

По пути на северо-восток, направляясь к большому городу Минданао, расположенному на острове, где находятся Бутан и Калаган, чтобы добыть сведения о Молукках, мы захватили „бигнидай“ – похожее на пирогу судно, перебили на нем семь человек. Всего на бигнидае находилось восемнадцать индейцев крепкого сложения, как все, встречавшиеся в этих краях. Это были начальники из Минданао, в их числе – брат властителя, сказавший нам, будто знает местоположение Молуккских островов. В соответствии с его указаниями мы прервали курс на северо-восток, направились на юго-восток.

На мысу острова, где расположены Бутан и Калаган, вблизи реки, живут косматые люди, отменные воины и лучники. Они пользуются мечами в локоть, питаются только человеческими сердцами в сыром виде вместе с апельсиновым или лимоновым соком. Эти косматые люди называются „бенаянами“».

Сообщение летописца о косматых людях, заросших с головы до ног шерстью, питающихся сердцами врагов, способное показаться невероятным, не лишено основания. На востоке Минданао существовал обычай съедать печень или сердце убитого врага. Пленные туземцы показывали испанцам другую достопримечательность островов у южного побережья Минданао – людей, прикрывающих голову от солнца ушами. Аборигены так растягивали мочки ушей, что они свисали до плеч.

В приведенном отрывке ломбардиец упустил главное – брат властителя Минданао не только знал дорогу к островам Пряностей, но бывал в доме Франсишку Серрана, родного брата убитого капитана. Франсишку переписывался с Магелланом, когда тот в португальской столице обдумывал план путешествия. Эта встреча явилась не простой случайностью, стоившей испанцам двух человеческих жизней при захвате бигнидая, она была Божьим предзнаменованием, обещавшим благополучный исход экспедиции.

* * *

В субботу, 26 октября, корабли следовали на юго-восток вдоль южной окраины Минданао через группу малых островов. С вечера погода портилась. Небо затянулось тучами, опустившимися на западе к потемневшей воде. Серые клубы перемешивались между собой, поднимались ввысь, растекались, как дым после пожарища. Ветер усилился, воздух стал липким и пахучим. Рыхлые облака обрели плотность, образовали стену позади кораблей. Она надвигалась на них, охватывала мутною пеленою, сквозь которую угадывались очертания островов. Тяжелая завеса быстро набирала цвет, переходила из сини в пепельную серость, снижалась к свинцовой воде. Пенные гребни волн растекались и таяли, придавали суровость и глубину теплому морю. Обычно тихое и спокойное, оно шипело, плескалось, обрушивалось на корабли, обдавало брызгами вахтенных, загоняло в трюмы перепуганных островитян.

Ветер гудел в снастях, струнами натягивал ванты правых бортов. Налетавшие шквалы раскачивали каравеллы, грозили сломать мачты. Кормчие убрали марсели, потом прямые нижние паруса, закрепили стакселя на носу да бизани на корме, позволявшие лавировать при боковых ветрах. «Тринидад» с «Викторией» уходили от земли.

Когда небо сделалось черным, под цвет воды на горизонте, в головах моряков неприятно засвистело, будто из кожаного мешка вырывался воздух. Там, откуда надвигалась гроза, зарождался низкий отвратительный, пугающий гул. Никто не мог с уверенностью сказать, будто слышал его, но ощущал телом. От гула ломило больные суставы, возникало желание спрыгнуть за борт, забиться в щели трюма. Наверное, в такие моменты греческие воины привязывались к мачтам, а затем рассказывали, как слышали голоса сирен.

Корабли брали круче к ветру и волне, удалялись от берега. Пространство вокруг сокращалось, замыкалось цеплявшимся за флагштоки небом. Очертания островов скрылись в тумане. Флотилия пошла вслепую, моля Господа пронести мимо земли и скал по коридору островов.

Шторм быстро надвигался. С каждым часом волны делались круче. Шквальный ветер оборвал у флагмана на бушприте паруса. С большим трудом удалось подобрать их, снять с блоков канаты, спрятать под палубу. Немного погодя не выдержала бизань. Полотнище затрещало, лопнуло, заполоскалось… «Тринидад» развернуло по ветру, понесло в сторону. На «Виктории» поспешили убрали паруса, легли в дрейф.

Темень тропической ночи слилась с чернотою облаков. На кораблях зажгли сигнальные фонари, одинокими звездочками замаячившими во мраке. Ждать грозы было нестерпимо.

Дождь обрушился мощным потоком. Капли забарабанили по доскам, будто тысячи молоточков загоняли гвозди. Ворчливо раскатился гром, бухнул вдалеке. Это живущий за небесным сводом отец молний Дивахиб проламывал его, чтобы спуститься на землю. Попробовав прочность свода, Дивахиб обрушил на него каменную палицу. Все вокруг затрещало, загремело, вспыхнуло огненными молниями.

* * *

Такого сильного шторма испанцы не помнили с пересечения Атлантики. Каравеллы швыряло из стороны в сторону, они грузно переваливались с борта на борт, раскачивались с носа на корму. Люди в страхе спрятались под палубой. Бороться со стихией было невозможно.

Ливень длился около часа. Гром гремел прямо над головой. Дивахиб пытался прихлопнуть суденышки вместе с небесным сводом. Молнии вязли в воде, метили пронзить хрупкие скорлупки. В их судорожном белом свете, пугавшем неожиданностью, было трудно отличить черное небо от черной воды. Все перемешалось. К счастью, моряки дрейфовали на юго-восток далеко от земли, не опасались рифов и отмелей.

В сырых темных трюмах путешественники страстно молились, каялись в грехах, исповедовались священникам. В любую минуту могла закончиться их земная жизнь, умереть без