Братья вольности - Георгий Анатольевич Никулин

Ребятам льстил ответ бородатого семьянина, которого Поздеев отметил и за смекалку поставил в помощники Чиркову.

— Мы парням должны доказать, что о них заботимся, а самим сейчас надо думать, как сложится жизнь и ради чего риск. При ясной цели больше силы, — учил Петя.

— Легко задумать желаемое, а как сделать? — сказал Михаил. — Надо людям открыть, кто мы, к чему зовем.

— Рано далеко заглядывать, — бубнил Федька.

— Не рано, кому дано, а не дано, так и век рано, — поправил Михаил.

— Ведь шея-то в ярме. Сначала обузу скинь, а потом жизнь налаживай. Что говорить, как будет при свободе, когда свободы еще нет, — упрямился Федька. Он взгрустнул, вспомнив, что Алексис посулил им бесплодные ожидания и смерть до наступления каких-либо перемен.

— Со временем каждый будет добиваться улучшения для всех, будет старателен, бережлив, добр и радушен. Верно? Одно сказать — будет честно относиться к жизни. Когда люди освободятся от страха наказания, от каторги труда, они, надо полагать, будут думать об обществе более, чем о себе. Верно ведь! — развивал свою мысль Михалев. Словно боясь, что ему не поверят, он округлял глаза и повторял с лихорадочной нетерпеливостью: — Я правду, правду говорю.

— А я о чем! — продолжал свою мысль Петя. — Мои слова если ставите под сомнение, так послушайте автора. Вот Монтескьё писал, что в народном правлении надобна добродетель. И дословно: «…в республике, имеющей началом правления добродетель, потребны надзиратели нравов и поступков: не одни только злодеяния истребляют добродетель; но то же производят нерадение, погрешности, некоторая холодность в любви к отечеству — опасные примеры и семена повреждения; они хотя не вредят законов, но, однако, их обманывают; не уничтожают, но приводят в слабость, все сие должно быть поправлено… Приводит в удивление и то, что Ареопаг[348] определил умертвить юношу, выколовшего глаза у своей птицы.[349] Надобно приметить, что тут рассуждается не об обвинении за злодеяние, но судится о нравах в республике, основанной на благонравии…»

Приказчик Шишкин по-прежнему был добр к рабочим.

— Ты что? Ты думаешь, господская казна для того, чтобы ее всяк кидал псу под хвост? — спросил мрачно Поздеев.

— Да разве, Иван Козьмич, хороший хозяин сразу коня насмерть загоняет? Ино[350] работает, ино распряжет и покормит. Или люди дешевле скотины?

— Смотри, и приказчика рука достигает.

— Ну и что, выпорешь, так я помру. Прогонишь, а другой воровать станет. Я-то ведь не ворую.

— Такие слова крамолой называются, — ворчал Поздеев и думал про Шишкина: «Не хватай горячее голой рукой. Этого спихнешь, а за самим кучу грехов насчитают: такой молчать не будет… И так пишут в доносах: „Рука о делах Поздеева писать не подымается“. То и не поднимается, что врать на честного невозможно».

Шишкин колебался, сказать Пете о разговоре с Клоповым или положиться на клятву — все же человек солидный — и не смущать молодых тревогой, которая может оказаться напрасной. «Если бы больше угрожало, то Поздеев не так бы разговаривал», — утешал он себя, хотя самому беспокойство не давало спать по ночам.

А Клопов не унимался и все напоминал главноуправляющему о грозящем наказании, если они проглядят вольнодумство.

«Вот лиса, леший дери, — думал Поздеев, — да если и впрямь какую ересь возведет, так чиновники из малого большое сделают».

Он по-своему болел за хозяйское добро и решил разослать окончивших учение по дальним заводам и тем пресечь происки Клопова.

Федька попал в Хохловский завод. Ромашова и Михалева отправили в Полазнинский завод. Мичурин еще раньше уехал на Кизел, только Петя оставался в Чёрмозе.

— Ну и ладно, — обрадовался Василий отъезду Федьки.

Васька совсем было сложил руки, но Клопов пообещал полицеймейстеру снести голову, если не разнюхает все, пусть даже только капля малая обнаружится помимо него. Напуганный Васька поспешил прощупать Шишкина и тупо полез:

— Ты думаешь, никто не знает, о чем шептал парням? Приказчик, а потакаешь смутьянам. Они у меня вот где! — Василий сжал пальцы в кулак. — До поры ходят, а схвачу, так сразу всех и с тобой… Говори, чего подстрекали? Ну!

— Ты не нукай, не запряг. Только по делу, иначе ни о чем не говаривал, а с тобой, Иуда, и вовсе не желаю, — ответил Шишкин.

Он еле-еле дошел домой, все время чувствуя тяжесть в груди. Ему не хватало воздуха. Хочется вдохнуть, а нутро будто сдавила рука полицейского. Дома он лег и долго молчал.

«Позвать бы Петю, да нельзя сейчас», — мучился он, говоря сам с собой, но все же наказал жене:

— Анна, ты непременно шепни Петру, что Васька ищет. Только ему скажи, другому ни слова не рони[351]. Поняла? Смотри, иначе гибель, — едва выговорил Шишкин и без сил откинулся на подушки.

Анна с тревогой глядела на внезапно заболевшего мужа и решила, пусть успокоится. О докучливых каких-то делах говорить сейчас нельзя, поправится, сам скажет Пете.

Вечером Васька снова явился и заныл над Шишкиным:

— Скажи, Лександр, чего заводские удумали. Все равно помрешь, не бери грех на душу, откройся. За тебя богу молить станем.

— Или теперь полицейские в попы переставлены? Ты что, соборовать пришел? Так ведь креста на тебе нет, — ответил Шишкин, силясь приподняться.

Васька нагло приставал, у Шишкина сильно тянуло руку, ломило плечо и шею. Потеряв терпение, он крикнул жене:

— Анна, проводи уважаемого! — И, совершенно лишившись сил, чуть слышно добавил: — Кочергой его!..

Васька ушел, обещав прислать попа для облегчения души.

— Чуть свет приведи Петю. Как это ты его не застала? Еще сходи, — просил Шишкин жену. Он после полуночи уснул, а перед утром вскрикнул во сие и скончался от разрыва сердца.

— Эх, рано помер, — пожалел Васька, — я бы к тебе каждый час ходил, глядишь, сознался бы.

Похороны Шишкина столько привлекли народу, что Поздеев, едва скрывая тревогу, озадаченно сказал Клопову:

— Если бы к нам-то так сбежались!

— За малым дело, — усмехнулся Клопов. — Помереть только!

Одни лишь мелкие еловые лапки, разбросанные перед несущими гроб, остались на заводской улице после Шишкина.

— Вот и потеряли человека, — сказал Петя Алексису по дороге с кладбища. — Пойдем ко мне, помянем.

Пете особенно не хотелось быть в эту минуту одному. За штофом они посидели молча, потом Петя встряхнул осунувшегося Алексиса:

— Да ты что заскучал? Мы не делаем преступления, ибо оное есть в противуречии интересов отдельного лица интересам общества. Наши интересы все для общества: мы ведь добра желаем. Славное прошлое у русского народа, будущее загорится сиянием, а настоящее мы постараемся скорее изменить и положим мраморной ступенью для подъема