Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев

– Чего это моя? – хмуро спросил в ответ Горка. – А что убили – сами знаете.

– Мы много знаем, – подтвердил главный, – и как ты на нее заглядывался, знаем, от пацанов не скроешься. Может, это ты ее – того?

Горка вспыхнул и шагнул к парню, сжав кулаки.

– Не кипишуйся, петушок, – с улыбкой поднял навстречу руку, будто защищаясь и останавливая, апаш. – Шучу. Ты лучше скажи, а что бы ты сделал, если бы нашел того, кто ее кончил?

– Убил бы! – вырвалось у Горки.

– Ну, так это, – посерьезнел главный, – айда, поищем вместе.

– С кем, с вами? – растерялся Горка, не понимая, что происходит и к чему разговор. – Когда?

– Тебе скажут, – ответил главный. – Ты ведь Вершков, правильно?

– Да, – кивнул Горка, совсем потеряв нить разговора.

– Я твоего брата знаю, Семку, – уточнил тот, – если ты в него – дело будет. Лады, гуляй пока.

Горка пошел, оглянулся, пошел дальше. Они сидели на скамейке – такие крепкие, мускулистые, уверенные… Смотрели ему вслед.

На следующий день, едва Горка пришел из школы, к ним – они с матерью как раз уселись обедать – заявился Витька Дурдин и, отнекавшись от предложения присоединиться, вызвал Горку во двор. Горка вышел, посмотрел вопросительно, и Витька, повертев головой туда-сюда – не слышит ли кто, – заявил:

– Не ходи с ними, понял?

– С кем? – как раз не понял Горка.

– Со Славкой Горячевым!

– С каким Славкой? – опять не понял Горка.

– Не строй дурачка из себя! – ответил, продолжая озираться, Витька. – Мне Косой все рассказал!

До Горки дошло, о чем речь, но почему «не ходить»?

– Ты вправду не просекаешь? – изумился Витка и, увлекая Горку на завалинку, рассказал.

Из рассказа следовало, что Горку тормознули «судвовские» (он слышал – группировка называлась по району СУ-2, стройуправления), у которых большой зуб на «подстанцевских», а не схлестнулись до сих пор потому, что смотрящий запретил, а теперь у них повод есть.

– А Слава этот, Горячев, он кто? – перебил Горка.

– А он, – ответил Витька, продолжая обогащать Горкин словарный запас, – барин там, главный, он эту судвовскую кодлу под собой держит, не смотри, что молодой. И вообще, – вдохновился Витька, – он один раз щенка спас! Тот свалился в выгребную яму, ну, там, за гостиницей, а он услышал скулеж, полез и достал его! А сам чуть в говне не утонул.

Горка вспомнил свое знакомство с сортиром на их задворках, – запах, червей в бурой жиже… представил, и его передернуло. Что-то этому Славе надо было иметь, чтобы вот так…

– В общем, – голос у Витьки как-то разом утух, – не ходи с ними, Горка, они же вербуют на потом, ты пойми.

Горка задумался. Эти взрослые парни там, в садике, такие ладные… раскованные, пришло в голову книжное слово, почему-то же они обратили внимание на него, не на Равильку, например, или Гусмана; неужели только потому, что кто-то наплел им про его особое отношение к Марусе? Он решил, что надо будет посмотреть, когда позовут, как сказал Слава, а там видно будет.

– Да, – спохватился Витька, уже собравшийся уходить, – Косой сказал, что Слава про твоего брата говорил – у тебя разве есть брат?

– Есть, – кивнул Горка, – двоюродный, только он уж совсем взрослый, пять лет на флоте отслужил.

Витька в задумчивости почесал в затылке и ушел.

Венька Косой отловил Горку несколько дней спустя, в последний день занятий, возле школы.

– Короче, завтра в пять возле винзаводовского чипка, – сообщил. – Горяч решать будет.

В назначенное время у магазина возле заводской проходной, торговавшего в основном водкой, собрались человек семь-восемь. Слава, увидев Горку, довольно улыбнулся и сказал:

– Молоток, что пришел. Свистеть умеешь?

Горка кивнул: он умел и в два пальца колечком, и в четыре, причем в четыре у него получался такой пронзительный свист, что у самого уши закладывало. Горка свистнул и цикнул на землю тонкой струей слюны, сплюнул так.

– Иди ты! – восхитился Слава. – Круто!

Горка цикнул еще раз (мол, нефиг делать) и показал верхний зуб, в котором у него была дырка – результат того, что он любил цедить молоко с кусочком рафинада, через нее он и цикал.

Горячев меж тем уже инструктировал:

– Кучкуемся здесь в субботу, часам к девяти, как раз стемнеет, и топаем на подстанцию. Все строго за мной, а ты, – он ткнул пальцем в сторону Горки, – в хвосте. Как дам знать, встаешь на шухере на перекрестке главной улицы, – он усмехнулся, – их там всего три, и сечешь. Если мусора или табор какой попрет, свистнешь коротенько два раза. Не во всю мочь – услышим. – И обращаясь к остальным: – тряхнуть надо будет две хаты, где эти пидары живут, на крайняк в третью придется заглянуть.

– Так чё, Горяч, – встрял Косой, – без махалова, что ль?

– Намахаешься еще, – оборвал его Горячев. – Все должно быть без базара, тихо: валим и сами валим, никто не базлает, даже если яйца отрывать будут. Ясно?

Парни покивали согласно, побросали окурки и разошлись.

В ночь с пятницы на субботу Горка почти не спал. Он пытался себе представить, как все будет, и концы с концами у него не сходились. Вот Слава сказал «валить» – это что, они собираются кого-то убить? Тех, кто убил Марусю? А откуда Слава знает, что это они, когда милиция не знает? И когда ему надо будет свистнуть, он где-то должен спрятаться? А если не милиционеры, а какая пьяная компания пойдет, «табор», как сказал Слава, тогда что? Она, может, вообще в другую сторону пойдет, а он засвистит и опозорится. Не по себе было Горке, даже страшно. А в то же время и волнительно: он в деле будет, наравне со взрослыми.

На самом деле все оказалось куда проще.

Они собрались (парни были уже не в клешах и рубашках, а в трениках с чешками и брезентовых куртках) и, когда стемнело, пошли гуськом в гору, к подстанции. Подстанция хоть и была «электро», но в поселке стояла кромешная тьма, – улицы не освещались вообще, да и в избах редко где светились окна. И луны не было, только гравий белел под ногами. Местами. На перекрестке Горка остановился, как и было велено, притулившись к косому столбу «цыганских ворот», остальные пошли дальше, но недалеко: первая из вычисленных Славой (или кем-то другим) изба оказалась метрах в сорока от Горкиного поста. Сначала там вообще ничего не было слышно, потом что-то стукнуло, скрипнуло, до Горки донеслись глухие голоса. Тихие, будто говорившие боялись кого потревожить. Потом кто-то выматерился, снова затрещало, теперь сильно, будто забор