Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев

Спустя некоторое время парни появились на перекрестке, гурьбой, Слава махнул Горке – «теперь ты впереди иди», и они скорым шагом пошли под гору назад, к винзаводу. Молча.

Разговоры начались, когда уселись в траве над оврагом. Слава достал из припрятанного тут же вещмешка две бутылки водки и пустил по кругу, сам тем временем ломая буханку хлеба и батон колбасы.

– Горяч, – с нервным смешком сказал один, – мы не тока пик не взяли с собой, даже ножичков!

– Вот и нормуль, – откликнулся Слава, – зато никто не замочился.

Тут засмеялись все, стали переговариваться, – как кто подошел да подсел да как Слава лихо саданул того, который; Горка почти не понимал, о чем они. То есть он понимал, что Слава и его друзья сделали что хотели, а что – непонятно было. И не спросишь же.

– Але, пацаны, – вдруг спохватился Слава, – а Вершку что хлебнуть не дали?

– Я не буду, – сказал Горка, – я не пью.

Компания снова засмеялась, а Слава, помедлив, сказал:

– Ну, может, и правильно. Успеешь еще.

Водка и закуска закончились быстро, и ватага стала распадаться, – один, поручкавшись, ушел, потом еще двое, еще. Один за другим они исчезли в темноте, Слава и Горка остались вдвоем.

– Ты тут где-то живешь? – спросил Слава.

– Ага, – мотнул головой Горка, – через овраг и дома.

– Ну, беги тогда, – сказал Слава, – хотя нет, постой, дай-ка я тебе подарю чего.

Он достал из кармана какую-то штуковину и протянул Горке:

– Возьми, это тебе за то, что не струхнул. И вообще – пригодится.

Горка взял, посмотрел, шагнув ближе к фонарю над магазином. Это была свинчатка, с продетыми сквозь проушины по краям полусферы бельевыми резинками, – чтобы в ладони держалась как следует. Та, которую когда-то сделал из пуль Генкин брат Вовка вместо формы для леденцов.

– Чего рассматриваешь? узнаёшь, что ли? – усмехнулся Слава. – Они все одинаковые примерно.

Горка смотрел: с одного боку свинчатка была измазана чем-то бурым – кровью, догадался он.

– Нет, – ответил, – не узнаю. Спасибо.

На хлипком, криво растущем деревце Горкиной жизни начали появляться кольца.

…Убийц Маруси милиция так и не нашла, зато на какое-то время город наполнили новые слухи – о двух братьях, «синяках» с подстанции, которых кто-то покалечил прямо в их собственном дворе чуть не до смерти. Мужики в рюмочных пересказывали откуда-то им известные подробности и многозначительно кивали, взглядывая друг другу в глаза: мол, мусора – те еще ищейки, известное дело, а мы-то, значит, – вот! И опрокидывали рюмки – за справедливость.

На пасеке

Тем летом у друзей появилось новое место для времяпрепровождения: отец Гусмана купил лесной участок в восьми километрах от города, шестнадцать ульев вместе с пчелами и учинил, соответственно, пасеку.

За обустройство взялись вместе с отцом старшие братья Гусмана, но в какой-то момент у них возникли неотложные дела, и отец призвал Гусмана, а тот – Равиля и Горку. Что было интересно, сам глава семейства тоже перестал появляться на пасеке, так что она оказалась в полном распоряжении «мушкетеров».

Они ездили туда на велосипедах каждый день, а через неделю, когда достроили большой шалаш (семь молодых осинок, спиленных тут же, у поляны, на которой стояли ульи, ушло на ребра и немерено веток и сена), иногда оставались с ночевкой. Но в основном возвращались к вечеру, чтобы лишний раз не напрягать родителей.

Работы на пасеке было не то что много: ошкурить и покрасить рамы пары окон в избушке, которую Гусманов отец притащил на тракторе волоком из соседней деревни, колья для ульев настругать и так – по мелочи. Гусман и с топором, и с рубанком, и с маляркой управлялся легко, а Горка с Равилем учились, и это была та учеба, которая в удовольствие: они не нюни какие, а мужики!

А уж когда дело дошло до того, чтобы отвести желоб от родника, сочившегося со среза холма, выкопать и обваловать чашу, метра два в диаметре, Равиль вообще пришел в восторг.

– У нас будет своя запруда, мы будем тут купаться! – заорал он радостно, но насчет «купаться» погорячился, конечно: когда дело было сделано и чаша наполнилась, он сиганул в нее и выскочил как ошпаренный; родниковая вода была ледяной. Так что чаша осталась для попить, умыться и полить.

В дни, когда они оставались с ночевкой, вечером, как стемнеет, разводился костер, они жарили на нем сосиски и поедали с душистым серым хлебом, иногда поджаривая и его, болтали о том о сем – о прочитанном и увиденном, о том, кем они будут, когда вырастут (Горка хотел моряком, Равиль – военным, а Гусман то ли не решил, кем хотел быть, то ли стеснялся признаться, отнекивался, мол, там видно будет). А часто, затушив костер «по-пионерски», то есть дружно пописав на угли, мальчишки укладывались в стог и смотрели в звездное небо, отыскивая знакомые созвездия и планеты. Знакомых было немного: от взрослых они знали про Большую Медведицу и Малую, про Венеру на ниточке под луной, вот и все, по сути. Правда, Горка мог щегольнуть тем, что знает еще про созвездия Льва и Стрельца – он откопал как-то в чулане потрепанную, без обложки, книжку, довоенный учебник астрономии для восьмого класса (и удивился, кому он был нужен – отцу?), но одно дело – схемы в учебнике и другое – живое небо: увидеть, как звезды складываются в мифологические рисунки, было нелегко. Они тем не менее вычерчивали воображаемые линии и спорили, каждый доказывая правильность собственных построений. А главной забавой было разглядеть двойную звездочку на ручке ковша Большой Медведицы, Алькор, рядом со звездочкой поярче, чтобы показать свою зоркость. Конечно, все говорили, что видят, вот прям как под лупой, хотя Горка с Равилем подозревали, что Гусман не видит, а просто знает. Год спустя подозрения подтвердились: Гусман стал очкариком.

Однажды они поехали на ближний лужок накосить травы (у Равилькиного отца возникла блажь разводить кроликов) и обнаружили в окрестностях пруд, точно такой же, как на территории тюрьмы, только совсем пустынный, заброшенный, а затем и нечто диковинное. Они стояли, смотрели на посверкивающую платиной воду, на усеявшие берег коровьи лепешки, и вдруг Гусман сказал:

– Скрипит. Железо.

Горка с Равилем прислушались: точно, откуда-то из-за деревьев ближнего бора доносились странные скрежещущие звуки. Потом они прекратились, снова установилась глухая тишина, а спустя время – опять!