12 апостолов блокадного неба - Марина Викторовна Линник

– Зачем искать? Они тут… рядышком лежат.

Грохот взрывов и канонады постепенно начал утихать. Несмотря на то что в небе еще виднелись огненные трассы от артиллерийских залпов, вражеская бомбардировка прекратилась. Сквозь дым и гарь пробивались первые лучи рассвета, освещая разрушенные позиции, покореженные установки, раненых и убитых бойцов. Наступал новый день, требующий новых жертв и новых подвигов.

Глава 14

«15 марта 1942 года, 188‑й день блокады… Я долго молчала. Во-первых, не было сил писать, да и чернила достала с большим трудом, а во‑вторых, просто не хотелось. Что можно описывать в этом бескрайнем могильном холоде? Острый голод, пронизывающий все мысли? Или одиночество в пустой, насквозь промерзшей квартире? Может быть, страх? Нет, не стану. Зачем? Если мне суждено было пережить эти страшные месяцы, выходит, я нужна на этой земле для чего-то. Мне суждено было выжить еще и благодаря карточкам моих безвременно ушедших родных, которые не были изъяты работниками паспортного стола, когда я сообщила им о смерти мамы, папы и сестренки. Вот почему я еще жива, хотя и чувствую себя старой как мир.

Меня собирались отправить на Большую землю, пока морозы не отступили, а Ладожское озеро по-прежнему сковано льдом. Но я не могу покинуть родной дом. Что я буду делать в чужом краю, вдали от родных могил, хоть и братских?

Перечитав написанное, я вдруг осознала, что все это время только и делаю, что жалуюсь на судьбу. О чем подумают люди, найдя мой дневник? Стыдно. Очень. Я же комсомолка! С этой минуты буду писать лишь о хорошем.

В воздухе даже и не пахнет весной; на улице опять двадцать три градуса ниже нуля. И хотя мы, ленинградцы, уже привыкли к морозам, но все же как хочется тепла. Стоя в очереди за хлебом, я часто слышу, как люди мечтают понежиться под ласковыми лучами солнца, отогреть свои изможденные голодом и лишениями тела. Как же я понимаю их.

В городе местные власти организовали субботники. На первый пришло мало народу, но сегодня собралась целая армия, по-другому и не скажешь. Невзирая на то что многие из нас едва держались на ногах, мы из последних сил очищали трамвайные пути и улицы от снега и мусора, благо артиллерийские обстрелы к концу дня ослабли.

Вчера поступила последняя сводка: 54‑я армия генерала Федюнинского не прекращает попыток пробиться к Ленинграду с внешней стороны блокадного кольца. Идут ожесточенные бои. Мы все надеемся, что в ближайшее время наши войска смогут прорваться к нам и можно будет забыть ужасы этой страшной блокадной зимы».

Весна пришла в измученный Ленинград только в последних числах апреля. Сначала робко, словно боясь поверить в собственную силу, пробились сквозь серую кору земли первые хрупкие ростки травы. Воздух, пропахший гарью, порохом и сыростью, наполнился тонким ароматом талой земли. Люди, измученные голодом и холодом блокадной зимы, выходили на улицы, словно пробуждаясь от долгого кошмарного сна. На их изможденных лицах проступала робкая надежда, отражение солнечного света, блуждавшего в небе. Они сидели на скамейках, подставляя лица теплым лучам, и молчали, словно боялись спугнуть хрупкое чудо весны. И хотя на улицах были видны следы войны, а голод и лишения не отступили окончательно, тем не менее город оживал, постепенно возвращаясь к жизни.

– Чем планируете заняться, Пётр Петрович? – поинтересовался прихрамывающий мужчина.

Двое мужчин в военной форме и темных очках неторопливо двигались по Невскому проспекту, осторожно постукивая тросточками по мостовой.

– Хочу вернуться на фронт после отпуска, правда, здоровье уже не то. Ночные дежурства на морозе изрядно подточили меня, но я не жалуюсь. Андрей беспокоится обо мне больше, чем я сам, настаивает, чтобы я прошел медкомиссию. Зачем? Я и так догадываюсь о том, что мне скажут: негоден к строевой. Нет, не хочу. Если мой слух еще нужен нашей ПВО, то, стало быть, буду терпеть… А вы? Чем займетесь после госпиталя? Слышал, что вас отправили на скамейку запасных?

– Образно, ничего не скажешь, – засмеялся товарищ Скоробогатов.

– Раньше… до травмы, я очень любил ходить с отцом на футбол. Теперь могу лишь слушать игру по радио и представлять.

– У каждого своя судьба, Пётр Петрович.

– Вы правы, Иван Филимонович, – согласился с ним товарищ Борейков.

Мужчины молча шли по изрытому тротуару, погруженные в свои размышления.

– Так вы не сказали, чем планируете заняться? – прервал затянувшуюся паузу слухач.

– Пока не закончилась война, буду помогать на заводе, а в свободное время организую новый оркестр… Так что, если вас все же комиссуют, буду рад нашей новой встрече.

– Спасибо, Иван Филимонович, и благодарю, что встретили меня сегодня.

– Совершенно не за что. Может, ко мне? Мои соседи уехали еще до блокады, а ключ оставили мне. Поэтому вам будет где остановиться. Соглашайтесь! Поживете, восстановите силы.

– Не хочу показаться невежливым, но позвольте мне отказаться, – смущенно произнес Пётр Петрович. – Мне бы домой… меня ждут. Наверное…

– Но вы даже не знаете, цел ваш дом или нет, – возразил Скоробогатов.

– Тогда самое время узнать.

– Ну, как знаете. В любом случае мои двери открыты для вас всегда, – проговорил бывший слухач, потрепав по плечу товарища. – До встречи!

На сердце Петра Петровича лежал камень. Тщетно силился он отогнать навязчивые предчувствия, но тоскливая тревога, словно тень, росла с каждым шагом. Встретит ли он свой дом уцелевшим? Что сталось с соседями? Пережили ли они лютую зиму? Выдержали? Устояли?

– Простите, – обратился незрячий к донесшимся голосам, – не подскажете, далеко ли до Суворовского проспекта? Город так изменился… потерял привычные ориентиры.

– Вы хотели сказать: Советского?[39] Да вы почти пришли, – услышал он в ответ. – Еще метров пятьдесят, и вы на месте. А какой дом вам нужен? Может, мы поможем?

– Я… там жил когда‑то на этой улице, в доме 40, – смущенно отозвался Пётр Петрович.

– Давайте мы проводим вас, – предложили девушки. – Вам же трудно.

– Нет-нет, – поспешно проговорил мужчина. – Все в порядке. Я сам.

– Но вы же… – замялись девушки.

– Да, я слепой. Но это не имеет значения.

– Простите…

Ускорив шаг, насколько позволяли ему силы и здоровье, Пётр Петрович устремился вперед. Осторожно выбирая путь среди обломков кирпича и сохранившегося кое-где снега, слухач вскоре добрался до своего дома.

– Извините, я правильно пришел? – спросил Борейков у прохожего. – Это Суворовский проспект, дом 40? Я не ошибся?

Сердце сжалось от мучительного ожидания. Он жаждал услышать подтверждение, но в то же время страшился, что дома больше нет.

– Да, все верно, солдатик, – подтвердил хриплый стариковский голос. – Только иди