12 апостолов блокадного неба - Марина Викторовна Линник

– Вы скучаете по дочери?

– Да, очень. У нас всегда были такие доверительные отношения… Но это все в прошлом. Не будем больше об этом, ладно?

– Конечно, – ответила Зинаида, глядя на обветренное лицо соседа, изрезанное глубокими морщинами.

– Раз уж мы решили не бередить былые раны, то давайте поговорим о будущем. Вы не против? Я всегда относился с большим уважением к вашей семье, которая так тепло приняла меня, несмотря на… мою физическую неполноценность. Благодаря моим дорогим соседям я научился легче относиться к своей слепоте. Поэтому я был бы счастлив стать вам, Зина, если не отцом, то хотя бы дядей. Опекать и заботиться о вас до тех пор, пока вы не встретите суженого. Что скажете? Примете калеку в свою семью?

Вместо ответа Зина взяла Петра Петровича за руку и крепко сжала ее.

– Я за водой, дядя Петь, а ты пока растопи буржуйку, ладно?

Эпилог

Постановление

от 24 мая 1942 года № ГКО-1805

ОБ ЭВАКУАЦИИ НАСЕЛЕНИЯ ИЗ Г. ЛЕНИНГРАДА

Принять предложение Военного совета Ленинградского фронта и Ленинградского горисполкома об эвакуации из г. Ленинграда в течение весенне-летнего периода 1942 г. – 300 тысяч человек.

Эвакуацию населения начать с 25 мая 1942 г.[40]

Журнал боевых действий

Верховное командование вермахта

(руководящий штаб вермахта)

1940–1945

Запись от 26 мая 1942 года

Поскольку два с половиной миллиона жителей Ленинграда могли быть эвакуированы за десять недель, фюрер приказал воспрепятствовать всеми средствами этой эвакуации, для того чтобы в Ленинграде не улучшилось продовольственное положение и тем самым не укрепилась обороноспособность. Это помешает также укреплению позиций на других участках фронта благодаря вывозу войск и оборонительным работам. Штабу группы «Север» указывается, чтобы финское командование провело те же мероприятия[41].

Несмотря на все усилия, немецкое командование так и не смогло установить полный контроль над Ладогой. Отчаянные попытки перерезать «Дорогу жизни» с помощью авиации раз за разом разбивались о стальной щит советских истребителей, неукротимую мощь военной флотилии и плотный огонь зенитной артиллерии. Особую роль в этом сражении за жизнь играли слепые слухачи, чьи чуткие уши ловили гул приближающейся смерти.

И все же к началу лета из дюжины слухачей в строю осталось всего двое: защитники города либо пали на посту, сраженные голодом или свинцом, либо были комиссованы, изможденные дистрофией. Среди последних оказался и Пётр Петрович Борейков.

«27 мая 1942 года, 259‑й день блокады, – уверенно вывела Зина. – Снова возобновилась эвакуация жителей города, подлежащих отправке в тыл страны согласно постановлению Ставки. Теперь, когда и я причислена к рабочему классу, меня хотели отправить в далекий Узбекистан. Но я не могу бросить дядю Петю, поэтому остаюсь с ним. Эвакуированных вывозят под аккомпанемент вражеской артиллерии. Вчера трижды объявляли тревогу. Обратным рейсом суда привозят драгоценные грузы для измученных жителей: муку, жиры, лекарства, витамины и семена для огородов, под которые выделили пустыри, стадионы, сады и даже скверы и парки.

Непривычно видеть перекопанный Ленинград: огороды разбиты даже на Исаакиевской площади и возле Марсова поля! У нас тоже появился свой клочок земли на Крестовском острове. Дяде Пете и мне выдали на заводе бесплатные семена свеклы, моркови и лука. Я смогла достать еще картофельную кожуру с глазками, которую мы тоже посадили. Что мы за огородники – увидим осенью, но трудимся не покладая рук.

Военная обстановка тяжелая, идут ожесточенные бои. Злые языки поговаривают, что блокаду в ближайшее время прорвать не удастся, поэтому нельзя лениться: кто знает, что уготовано нам следующей зимой? Впрочем, о ней – ни слова… Меня сейчас больше волнует сохранность урожая (само собой, если он будет). Вчера увидела в магазине брошюры с различными рецептами: овощной суп, запеканки, котлеты, фруктовый кисель, компот, зефир – эти названия звучат эхом из далекого счастливого детства. В них же рассказывалось о заготовке впрок не только корнеплодов и их ботвы, но и дикорастущих трав. Мы с дядей Петей досконально изучили бесценный материал, то и дело предаваясь мечтам о тех временах, когда биточки будут не из лебеды, а из рыбы или овощей, котлеты – не из свекольной ботвы, а из мяса, пюре – не из крапивы и щавеля, а из молодой рассыпчатой картошки…

Дядю Петю комиссовали по здоровью еще в середине апреле. Андрей, его корректор, настоял на медицинском осмотре, после которого главврач написал в военном билете: негоден. Пётр Петрович вернулся домой подавленным. На следующий день молча куда‑то ушел. В городе тогда было очень неспокойно, и я не находила себе места от страха за его жизнь. Когда же он наконец вернулся, то сообщил, что снова устроился на завод для слепых и записался в оркестр к товарищу Скоробогатову. «Не могу сидеть сложа руки, – сказал, – особенно сейчас, когда каждый человек на счету».

Забавный он. Сердце у него доброе и отзывчивое. С его возвращением моя жизнь начала постепенно налаживаться. Мы ходим с ним на семинары по истории, в Театр музыкальной комедии. Сегодня мы бродили по залам Эрмитажа, где экскурсовод, глядя на пустые рамы, рисовал словами картины, описывая их в мельчайших подробностях. А завтра после работы нас ждет зоосад.

Безусловно, культурная жизнь текла и до него, не умолкая ни на миг даже в самые мрачные и суровые времена. Вот только… после смерти родных моя жизнь погрузилась в беспросветную тьму. Пётр Петрович стал самым первым, робким лучом, осветившим выжженное поле моей души. Я не ожидала, что кто‑то сумеет пробиться сквозь броню горя, которую я воздвигла вокруг себя, отгородившись ото всех.

Он не развлекал меня, не говорил банальных слов утешения. Иногда просто молча сидел на стуле на кухне, пока я ела, но чаще рассказывал истории, не спрашивая, хочу ли я слышать их. Дядя Петя просто был рядом и делал то, что нужно было делать, без лишних слов и ненужных вопросов. Его тихая уверенность согревала меня изнутри. Он не пытался заменить мне утрату, но помог научиться жить с ней дальше. Пётр Петрович оказался той маленькой негасимой свечой, которая не дала моей душе окончательно погрузиться во тьму. И за это я благодарна ему до скончания моих дней.

Пусть же у всех обездоленных, лишенных родных и близких, найдется такой ангел-хранитель, бывший апостол блокадного неба, человек, способный разделить последний кусок хлеба, отдать последнюю надежду, согреть замерзшую душу теплом своего сердца».