Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев

– Я способный, – вдруг сдерзил Горка, – вы учителей спросите, они скажут.

– Ах ты способный? – делано изумился инспектор. – На что, вот на такое? «Великолепную семерку» он посмотрел… – тут инспектор вдруг мечтательно закатил глаза, – семерку… Красивое, конечно, кино, но вредное! Сплошное самоуправство и беззаконие!

Горка посмотрел на него с изумлением, хотел что-то сказать, но инспектор отмахнулся и продолжил:

– Вот такие фильмы и толкают несмышленышей, сопляков вроде тебя!

Мать опять дернулась, инспектор отмахнулся и от нее и спросил Горку:

– А вот есть другой фильм про семерку, «Семеро смелых» называется, ты видел?

Горка отрицательно мотнул головой: он слышал о таком кино, но как-то не собрался посмотреть.

– Вот, – удовлетворенно сказал инспектор, – вот какие кина надо смотреть, глядишь, башка и станет на место.

С этими словами он открыл ящик стола, достал из него Горкин нож и кивнул на него:

– Твой?

– Мой, – согласился Горка.

Мать, до этого всю пикировку смотревшая мимо инспектора в окно, перевела взгляд на стол и тихонько вздохнула.

– Не видели, гражданка, такого у вашего сынка?

– Нет, – сухо ответила мать, – что тут видеть: овощной ножик.

– Ага, – будто обрадовался инспектор, – овощной: клинок двенадцать сантиметров, эбеновая рукоятка, к тому же обмотанная синей изолентой. Это для чего?

Горка посмотрел на него, недоумевая.

– Я же его часто метал, сто раз, наверное, – рукоятка треснула, я обмотал. Чтобы совсем не развалилась.

– А ты, я смотрю, – начиная закипать, проговорил инспектор, – не только везучий, а еще и верткий! Чтобы не развалилась? – И вдруг, треснув ножом по плексигласу, заорал: – Так делается, чтобы рука не соскользнула, когда пыряешь человека! Ты не знал, и никто тебя не научил, да?! Говори!

Тут мать поднялась с места, взяла Горку за руку и сказала:

– Достаточно. Пойдем, сын.

И они взяли и просто ушли, сопровождаемые взглядом этого белобрысого чурбана. Горка шел оглушенный: полчаса в детской комнате милиции показались ему дурной, какой-то бесовской бесконечностью.

А окончательно добила Ильсияр Ахметовна, на последнем перед каникулами уроке основ политических знаний вдруг заговорившая о «Великолепной семерке».

– Думаю, все вы смотрели этот фильм, – сказала она, поглядывая на Горку и как бы даже подбадривая его взглядом, – а обратили ли вы внимание на классовый подтекст? Ведь это же, если вдуматься, кино о том, как крестьяне восстают против угнетения и добиваются своего, вы согласны?

Тут Горка в первый раз в жизни подумал: сколько же вокруг – среди тех, кто учит жить, – абсолютных идиотов. Вот так, любимым маминым словцом подумал.

Уроки французского

В день окончания учебного года Равилькина мама, Мария Дмитриевна, преподнесла сыну и Горке неожиданный сюрприз: вручила обоим путевки в пионерлагерь им. Губкина. Горка не нашелся, что и сказать, – она как-то обмолвилась об этом, он думал, что это так было, в шутку, а оказывается – нет. Отъезд был назначен на 10 июня, воскресенье, чтобы с понедельника уж полностью окунуться, как сказала Мария Дмитриевна, но 8-го числа Равиля свалил приступ аппендицита, его положили на операцию, и Горка поехал в лагерь один.

То есть он хотел отказаться и матери своей об этом сказал, а мать побежала к Равилькиной, чтобы тоже отказаться, но та и слышать ничего не хотела. Дело недели, сказала, приедет – наверстает. И категорически не приняла деньги за путевку. И при этом не пригласила маму на чай. Какие-то довольно холодные были между ними отношения.

И вот воскресным ранним утром к ДК культуры подкатили с пяток пазиков с альметьевской детворой (лагерь был все-таки нефтяников), бугульминских мальчишек и девчонок погрузили в два других, и кавалькада попылила в горы. Точнее – на вершину холма над Малой Бугульмой, где размещался лагерь.

Он был роскошный: металлические трубчатые ворота, стяги по бокам, высокий забор из сетки-рабицы и удивительно просторная, побольше, пожалуй, главной городской, площадь с рядами корпусов (в центре – двухэтажный белого кирпича для администрации, а среди сосняка, там и сям, примерно дюжина одноэтажных фанерных), отдельная столовая, волейбольно-баскетбольная площадка и даже маленькое грунтовое футбольное поле!

Горку, который принялся озираться, едва выбравшись из автобуса, больше поразило, впрочем, не это, а бетонные дорожки в два ряда, тянувшиеся от эстрады с десятком деревянных лавок к… он присмотрелся – точно, к туалетам! Также белого кирпича, с большими синими буквами «М» и «Ж», для мальчиков и девочек. Позже ему объяснили, что на этих дорожках на утренних и вечерних поверках выстраиваются пионерские отряды, чтобы, значит, сразу после культурного досуга оправиться и отправляться спать, но все равно было странно: от эстрады – к туалетам, будто какой-то шутник так устроил.

День прошел в суматохе обустройства: деловитые тетки в белых халатах ставили пионерам градусники, заставляли показывать языки, пионервожатые и воспитатели проверяли котомки и рюкзаки, сортировали по отрядам (Горкин оказался первым), по баракам, долго и нудно объясняли правила распорядка (подъем в восемь, зарядка, умывание, завтрак и так далее), а вечером пионервожатая Эля собрала их отряд возле выделенного ему барака и сказала:

– Давайте познакомимся поближе. завтра у вас начинается новая жизнь, можно сказать, нам понадобится дисциплина, взаимовыручка, так что мы должны быть дружными и знать друг о друге – кто что.

И посмотрела на Горку – отдельно.

Горку как водой окатило: как «кто что»? он должен рассказать, что спорил с училкой о роли партии и правительства, что у него привод в милицию за нож в школе и «трояк» по поведению за полугодие?! Его же выгонят тогда с треском! А если кто не сегодня завтра, помимо него, сообщит лагерному начальству? Тот же исход. Но – тут Горка немного приободрился – не рассказали же, хотя знали, может, из Бугульмы до Альметьевска не дошло, так и он не будет выкладывать. И когда настала его очередь, Горка скромно сообщил, поглядывая на пионервожатую, что любит читать и петь («хорошо!» – кивнула она), плавать, занимается фехтованием и вообще любит французов.

Тут вожатая снова посмотрела на него внимательным взглядом и спросила с улыбкой:

– Французов? Из-за Дюма?

– Ну да, – ответил Горка, – один за всех и все за одного, Париж… И язык очень красивый, и песни…

– Да-да, – снова улыбнулась вожатая, – девиз прекрасный для нашего отряда. И язык тоже: французский – это язык дружбы.

А затем она рассказала немного о себе, – что она сама альметьевская, учится на третьем курсе Елабужского пединститута, на инязе, первый язык французский (тут она неожиданно кокетливо склонила свою стриженную «под мальчика» головку в сторону Горки), а второй – английский,