Дочери служанки - Сонсолес Онега

увидев мать. Донью Инес охватила дрожь и на нее напала икота, когда она услышала новость об этой не известной до того момента любви и о твердом решении выйти замуж за этого мужчину, в котором она тотчас признала аргентинца по его заметному типичному акценту. Оказалось, он торопится уехать в свою страну, которую покинул, чтобы учиться в Испании, и куда рассчитывал как можно скорее вернуться, чтобы продолжить семейное дело. Они разводили ангусских коров[56] – породу, которую, судя по его словам, привез в страну его покойный дед.

– Вы знаете эту разновидность, не так ли, сеньора? Даже у королевы Виктории были такие коровы в ее поместьях.

– Мы производим рыбные консервы, не такие, как «Педигри»[57], но мы кормим королевские семьи по всей Европе, – пробормотала донья Инес, пытаясь скрыть растущее недовольство.

– Я все знаю, донья Инес. Я знаю, вы мужественная женщина и, как говорят испанцы, вы всем нахлобучили шапку на нос и продвинули далеко вперед дело своего мужа. Мне рассказала об этом Ката, – сказал он, употребив уменьшительное имя, чтобы продемонстрировать таким образом доверительную близость между ними.

Сеньора Вальдес продолжала молчать.

– Вам нечего мне сказать? А ведь я – лиценциат[58], сеньора Вальдес. Любая мать не желала бы более удачного брака для своей дочери.

– Святые небеса моего сердца! И как так получилось?

– Получилось что?

– Что вы собираетесь жениться на моей дочери… не попросив прежде ее руки, – отчеканила сеньора Вальдес.

Аргентинец, Эктор Грасси Фернандес, как его звали, казалось, не принял во внимание такую незначительную деталь и стал рассказывать донье Инес, как они познакомились, как влюбились друг в друга и как он, на свой страх и риск, организовал эту свадьбу, которая должна состояться через два месяца.

– Мы поженимся в октябре, в Аргентине, сеньора.

– Посмотрим, – сказала донья Инес.

То, что девушка достигла брачного возраста, было неоспоримо, но, если донья Инес и размышляла когда-нибудь на эту тему, ей и в голову не могло прийти, что свадьба будет отпразднована не в замке, не в Галисии и даже не в Испании.

– Что ты хочешь сказать, мама?

– Я предпочитаю, чтобы свадьба прошла в нашем доме, – ответила она.

– Сеньора Вальдес, – перебил Эктор, – согласитесь со мной и разрешите пригласить вас в Аргентину. Это страна…

– Не продолжайте, прошу вас.

– … это чудесная страна, – закончил жених.

Новость тут же сделалась общественным достоянием. Из замка она прилетела на фабрику, а из «Светоча» разлетелась повсюду и достигла церкви, городской управы, таверны, кабинета врача и аптеки Ремедьос, откуда невесте прислали с курьером тоник Орьенте для укрепления волос – подарок перед свадьбой.

Вечером донья Инес потребовала отчета у Хайме; в библиотеке она велела ему сесть и спросила, почему он ничего ей не рассказывал. Сын ответил, что он и сам ничего не знал, его ввели в курс дела уже по пути в Пунта до Бико, что он несколько раз видел их вместе, но влюбленными они не выглядели.

– Ничего плохого о нем не говорят, мама. Не думаю, что он создаст нам проблемы.

– Но твоя сестра собирается выйти замуж в Аргентине. Ты что, не понимаешь?

– И как ты себе представляешь, мы можем помешать этой свадьбе?

– Как бы то ни было, но я именно это и сделаю.

Хайме знал, что донья Инес ничего такого не сделает, поскольку она всегда заботилась о счастье своих детей. Несмотря на головную боль, которую вызывали у нее выкрутасы Каталины или ее приступы ярости в наихудшие моменты раннего взросления.

Глава 28

Каталина и Эктор Грасси не вернулись в Сантьяго. Обучение Каталины было прервано, к новому неудовольствию матери, которой оставалось радоваться только тому, что невыносимый характер Каталины стал помягче. Это единственное хорошее, что она привезла из Компостелы. Она и ее жених поселились в замке, в разных комнатах, уж это непременно. Они выходили оттуда только для того, чтобы съездить в Виго в обществе доньи Инес, которая из своего кармана оплатила свадебный туалет дочери в надежде, что та передумает выходить замуж в Аргентине. Каждый раз, когда она об этом вспоминала, ее начинало трясти и по спине бегали мурашки.

– Кто ее оденет, кто поведет к алтарю, где она будет жить…

Вопросы роились в голове в эти последние дни июля и мучили ее в течение жаркого августа, пока не настал сентябрь, когда прощальные дни лета были холоднее обычного, а северные ветры трепали крыши домов в Пунта до Бико до самого октября.

События в Испании происходили с той же скоростью, что и в замке Святого Духа. Рената заболела почти сразу после переворота Примо де Риверы[59]. Аргентинец, которому нечем было заняться, только и знал, что читал газеты, причем только те, что были на стороне нового президента Директории, чтобы потом кудахтать восхваления в его адрес за обедом и за ужином. Болезнь Ренаты его мало волновала, лучше сказать, не волновала совсем, поскольку женщина была из обслуги, а значит, пустым местом. А вот у доньи Инес были нехорошие предчувствия насчет кашля Ренаты, от которого она не ждала ничего хорошего.

Лимита была первая, кто поднял тревогу из-за тяжелой пневмонии Ренаты. Она чистила сардины для обеда, когда увидела, как Рената выплевывает мокроту в траву. В окно кухни она наблюдала, как женщина согнулась пополам, будто ей вкололи кинжал в спину, и упала на колени. Лимита бросилась из дома, чтобы ей помочь.

– Как мне плохо, Лимита! – пожаловалась Рената. – Как мне плохо!

– И давно ты так?

– Уже несколько дней.

– Да ты вся горишь, женщина! – воскликнула служанка, приложив ладонь к ее лбу. – Пойду, скажу сеньоре, чтобы она вызвала врача.

– Не надо, подожди, оно само пройдет.

Она принесла белье, чтобы постирать в ручье, но у нее не было на это сил.

– Оставь это и давай пойди приляг.

– Во сколько приходит сеньора?

– Сказала, что обедать будет дома.

– А Клара?

– Она остается на фабрике, – ответила служанка, помогая ей подняться.

– Дождусь, когда все придут. Не хочу беспокоить доктора без разрешения доньи Инес, – сказала Рената, и голос ее звучал необычно мягко, без хрипоты и жесткости.

Рената побрела домой, оставив белье у ручья. По дороге ее охватил такой озноб, словно внутри все заледенело. Озноб перешел в дрожь и спазмы, которые не прекратились, даже когда она рухнула на кровать и укрылась всеми одеялами, которые попались под руку.

– Как же мне плохо, святые небеса, – жаловалась она и непроизвольно расплакалась, словно смерть никогда не входила