Братья вольности - Георгий Анатольевич Никулин

Генерал велел ввести задержанного в комнату, приподнял зеленый колпак у лампы и направил свет в глаза Степану. Начался ночной допрос. Степан решил прикинуться простачком, отказываться от участия в деле и ни в коем случае не называть ни одной фамилии.

Ночная суета, усиленная охрана, топот курьеров показали Степану, какое значение придают его поимке. Бенкендорф перед ночным докладом царю торопливо опросил его. Степан отрицал участие в тайном обществе, говоря, что оно ему неизвестно. На вопрос, что он делал у подъезда австрийского посланника, Степан отвечал, что, скитаясь, подошел погреться у костра.

— Тебе девятнадцать лет, мы пощадим твою молодую жизнь, если признаешься чистосердечно. С какими людьми ты встречался?

— Ни с кем я не встречался, — отрицал Степан.

— Если покаешься, царь тебя помилует.

— Да в чем я виноват? — спросил наконец Степан, наступая.

— То будет тебе известно, а пока рассказывай, что знаешь, — увернулся Бенкендорф и поручил Дубельту, вызванному в штаб, продолжать допрос хотя до утра, но добиться показаний.

Дубельт, будто по-свойски, подмигнул Степану и не то сказал, не то спросил:

— Во глубине сибирских руд добывается железо для новых мечей.

— У нас железо испокон веков добывают для разной надобности, — ответил Степан, будто не понимая, а сам в тон веселому Дубельту подумал: «Смотри-ка, грибы растут в деревне, а их и в городе хвалят».

Из вопросов Дубельта, бивших прямо в цель, Десятов убедился, что воззвание, имена участников и обстоятельства дела жандармам известны. Острое зрение позволило прочесть в лежавшем у Дубельта донесении: «…под главным распоряжением из числа сих Петра»… Пришлось оставить глухое запирательство. Было глупо отрицать знакомство с заводскими, и Степан подтвердил, что встречал известных жандармам молодых людей.

Обещаниям о помиловании он не верил и, считая, что хуже не будет, решил продолжать игру простачка, мало знающего, даже случайного в деле.

— Ну, черта сын, какие цели ставило ваше общество? — вновь спрашивал Дубельт.

— Какое общество?

— А вот по замыслу, — показал Дубельт копию воззвания.

— А-а! — протянул Степан. — Позабавились и бросили.

— За милую забаву вешают! — воскликнул Дубельт и, откинувшись в кресле, засмеялся.

Сердце Десятова сжалось: «Запросто повесят». Но он постарался не выдать тревогу и усмешкой ответил на хохот Дубельта.

— Куда метили вы? Ваша цель была направлена на императора? Ведь и молния бьет не в траву, а по вершинам высоких деревьев.

— Помилуй бог! — ужаснулся Степан, будто пугаясь кощунственных слов Дубельта.

— Заговор раскрыт, можешь говорить свободно; раскаянием можешь облегчить свою участь, говори все. Ты утверждаешь, что не участвовал в заговоре, а почему бежал после раскрытия?

— Мне ничего не известно, что на шалость обращено внимание, я просто решил уклониться от службы у господ. Они много сутяжничают, марают законы жульничеством, их когда-нибудь притянут к суду. Накажут и писцов — как знавших и укрывавших проделки.

Дубельт пожалел время, потерянное на уловки, и предложил:

— Пиши все о себе: как звать, где родился, что знаешь по делу.

Десятов показал на руки.

— Снять с него кандалы, — приказал Дубельт.

Десятов, растерев запястья плохо слушающимися пальцами, взял перо.

— Я тебе буду говорить вопросы, а ты пиши ответы на них, составляя из всего повествование о себе, — уточнил Дубельт. — Чем занимался на Чёрмозском заводе?

Степан с трудом, будто не писал никогда, осторожно вывел первую фразу.

«На Чёрмозском заводе я продолжал заниматься перепиской бумаг в заводском правлении. Наконец в мае месяце прошлого, 1836 года вытребован господами в С.-Петербург.»

— Когда узнал Пóносова? — следовал очередной вопрос Дубельта.

Степан, не отрываясь от письма, продолжал:

«С Петром Пóносовым познакомился еще когда в первый раз был на Чёрмозском заводе в училище, где он учился со мною. За вторичным моим прибытием в Чёрмозский завод знакомство наше возобновилось и продолжалось, как обыкновенно между молодыми людьми.»

— Когда приступили к заговору? — вновь спросил Дубельт. Он все время следил за тем, что Степан написал, заполненные листы забирал к себе и больше не показывал. Протокол допроса приобретал внушительный объем, — Пиши о всех, кто подписывал бумагу. Пиши прозвание, сколько лет, какой образ жизни избрали родители, — требовал Дубельт. — Пиши, кто были твои товарищи на заводе. Кого знаешь? С кем дружил?

Степан видел раскрытую ловушку. Назовешь лишнее имя и потянешь за собою невинного человека.

«Лучше никого не называть», — заказал себе Степан.

— Пиши, — повторил Дубельт нетерпеливо.

— Вот не могу знать, — ответил Степан, — в день моего отъезда в шесть часов утра мы подписали с Петей, как бы на память о мечтаниях, и я уехал.

— Так и не знаешь! — усмехнулся Дубельт. — Так я продиктую.

Дубельт называл, а Степан писал фамилии и добавлял против каждой о возрасте и родителях.

— Видишь, и семнадцатилетний есть у вас, — сказал Дубельт, заглянув в список. — Что добавишь? Кому говорили о составлении бумаги?

— От себя ничего сказать не могу, — ответил Степан. — Если бы вы про этих не сказали, так я их бы не знал. Откуда знать, кто вам известен?

— В Одессе есть несколько членов, которых называют «братьями». Ваши?

— Никого в Одессе не знаю.

— А кто тебя знает, черта сын?

— Ничего не могу более сказать.

— Тогда подпиши.

— Чего подписывать?

— Показания.

— Да как же я могу! Значит, я их обвиняю в том, чего сам не знаю.

Дубельт со зла похвалил почерк Степана:

— Окажешься невиновный — тебе вольную дадут, и писарем возьмем в канцелярию его величества. А пока подписывай показания!

— Как же из-за игры людей в таком обвинять, — уперся Степан. — Вы диктант вели, а я записывал. Так к чему подпись?

— Показания о заводских не так важны. Там одна компания, тут другая! — крикнул Дубельт и велел увести Степана.

Дубельт взял последний лист и внизу добавил: «Сии показания при допросе взяты в С.-Петербурге от Степана Десятова». В списке он наверху приписал: «Подписали». Над фамилией Пети добавил: «Начинщик»; у Ширкалиных пометил: «Знали только».

— Ну вот и получилось, — довольно произнес Дубельт, радуясь возможности показать шефу, что у него заговорит любой.

— Хорошо, Леонтий Васильевич, — одобрил доклад Бенкендорф.

Еще до рассвета Певцов получил письмо Блудова к Селастеннику и протокол опроса Десятова. Он немедля отправился в Пермь.

В жандармском штабе продолжались допросы. Спрашивали чиновники, на смену им приходили дежурные офицеры. Цепь следователей завершал Дубельт или сам Бенкендорф. Всегда допросы начинались увещеванием говорить чистую правду, ничего не скрывая. Непрерывные допросы измотали Степана.

— Значит, вы, как объявившиеся в декабре 1825 года проявители до конца не созревшего мнения? — спрашивал Дубельт.

— Нет, ни