Братья вольности - Георгий Анатольевич Никулин

II

Настю волновали вести из Чёрмоза, она не знала подробностей и не могла догадаться, в чем дело, но тревожила даже одна поспешность донесения папеньки: о переполохе проговорились.

Сидя в гостиной Деляновой, она строила всевозможные догадки. Отец поминает Ширкалина. Идет розыск, так достанут и Степана. Она снова и снова приходила к заключению, что Степану грозит опасность. Предупредить его необходимо, но только как это сделать, если он совсем не приезжает из Петергофа?

«Пусть хоть письма мои уберет», — подумала Настя и неожиданно для себя вслух сказала:

— Глупая я, да он лучше знает, что делать.

— О ком вы, голубушка? — насторожилась Делянова.

— О папеньке, — вывернулась Настя. Она пустилась расписывать прелести зимних поездок, по которым теперь так скучает: любыми уловками надо увлечь Делянову на загородную прогулку.

— По весне можно и съездить, — согласилась Делянова.

«Что, если написать письмо? Тут нужно не почтой, а с верным посылать человеком. Да где ж такого взять?» Каждый день Настя ждала катастрофы.

Минула неделя напряженного ожидания. Атмосфера в доме Лазаревых стала зловещей. Настя знала, что почту получают из Перми на десятый день, но отец мог послать нарочного с новыми известиями, каждый час жди окончательной гибели Степана. Настя строила планы спасения.

Иван Екимович встречал у сестры румяную, пышную красавицу и невольно заглядывался на нее.

— Не пишет ли новостей папенька? — осторожно осведомился он.

— Где уж писать! Выслали меня в ссылку, и только и знают занятия своими делами, — грубо ответила Настя.

— Разве здесь плохо вам?

— Скучно. Дома и дома! Все ездят на паровые гуляния[432], а нам нельзя и в люди показаться… Говорят, не велено…

— Наоборот! Нужно ездить! Все знатные особы и двор дают пример.

Молодое лицо Насти оживилось. Иван сравнил ее румянец с блеклыми щеками Софи и наказал оплывшей сестре:

— Не держи молодость в стеснении, могут сказать, что Лазарев никого не отпускает на гуляния, ты уж не навлекай на меня царский гнев… Тем более… и погода теплая.

Настя кинулась дядюшке на шею и поцеловала его. А потом вдруг очень смутилась.

— Ой! Я так папа благодарю, когда он меня балует.

— Я вас ставлю начальницей выездов, и если будет какая задержка, докладывайте мне, — шутливо произнес Лазарев и, вновь любуясь Настей, добавил: — И я могу иногда проехаться с молодыми: я ведь еще не старый, а только подстарок.

— Едем в Петергоф, едем, едем! — закричала Настя и закружила Софи, едва Лазарев вышел.

— Ну уж и Петергоф! — проворчала тетка, — Туда, милая, и дороги занесло, и остановиться негде. Все люди едут в Павловск.

Настя поняла, что в Петергоф не попасть, и переменила тактику:

— Верно, там скучно. А что говорите насчет помещения, так нужно в Павловске заранее приготовить и приехать, как домой. Там девица Зизи нашла судьбу: на катании познакомилась, а ныне свадьба. Купили ей экипаж, мебель. Вот счастье!

Последней фразой Настя явно заинтересовала Софи.

— Давно бы так-то, — проворчала Делянова, мирясь на выезде с удобствами.

Настя велела позвать Чернова, договорилась о лошадях и постаралась самое главное для себя выразить в форме приказания:

— Там где-то наш человек постройку дачи караулит, так пусть в Павловске наймет помещение и чтобы протопил и встретил нас.

— Это нестаточно[433], — усмехнулся Чернов, — лучше отсюда послать. Для найма помещения деньги надобны, и Десятова от постройки отрывать не гоже. Да ему и не успеть.

Настя решила использовать другой ход, совсем было ею отвергнутый. Она быстро написала несколько строк.

«В воскресенье вам совершенно нужно быть возле катания на пароходах в Павловске. Очень важное имеет сообщить друг».

Письмо написано, но с кем его отправить? Настя прежде посылала шутливые записки с разными людьми, теперь это не годится, нужен верный человек. На глаза ей попал константинопольский поверенный. Изголодавшийся старик вышел из конюшни и едва держался на ногах.

«Вот не пойдет докладывать хозяину, но согласится ли?» — подумала Настя и заговорила со стариком:

— Я вам дам денег, вы сможете лечиться. Вот возьмите.

— О аллах! Пошли благословение госпоже! — воскликнул старик.

— Только сделайте услугу. Вот письмо, его нужно отвезти…

— Берять денег нет.

— Письмо в Петергоф, Степану, где строится дача.

— Сафан! — обрадовался константинополец. — Красивый эфенди с чистым сердцем. Я все сделаю для эфенди.

— Только чтобы никто не знал.

— Понял, все понял, тайна умрет со мной!

Павловские катания по железной дороге на пароходах для иных не представляли большого интереса, но все ехали — мода. Экипажи приехавших заполнили площадь; далее налаживали паровоз и «повозки»[434] для поезда. В сутолоке Настя умышленно затерялась. Она беспокойно оглядывалась, но Степана не было.

— Эй, берегись! — кричали ей мужики, вручную подталкивающие вагоны. Другие связывали вагоны в «обоз» и не обращали внимания на растерявшуюся девицу, заблудившуюся между двух рельс.

— Паровоз-то с головы или сзаду велено? — спросил молодой детина в лаптях. По его богатырской фигуре верилось, что он способен запятить[435] паровоз, как лошадь в оглобли.

— Эх ты, кучер, глаза вспучил! Кто кобылу позади саней припрягает? В голове ему дóлжно быть, — прикрикнул на детину десятник. — Севодни на паровозе наездником сам господин Геснер[436].

К поезду подвезли два воза сена.

— Это куда? — спросили мужики. — Паровоз кормить, что ли?

— В поезд будем впрягать, — ответил десятник.

— Еще зачем?

— Разговаривай давай! По указу велено, и впряжем. Для безопасности проката император приказал еще и матрацы класть меж вагонами, чтобы при несчастном ударе не ушибло.

На Настю лишь покрикивали, и она не знала, куда идти, где искать. Вдруг услышала знакомый голос, поспешно обежала повозки с сеном и схватила Степана за рукав.

— Сюда, да иди же сюда! Ты волочился и фелакурничал[437], а я… я неделю волновалась и похудела, как спичка, — громко сетовала она, увлекая его в сторону, чтобы тайно сообщить страшную новость.

— Ты не мог, конечно, знать, — прошептала она, — на заводе беда… Беги, Стива, пока не поздно. Беги за границу, вот деньги. Возьми же, возьми, — повторяла она, всовывая в руку Степана ассигнации, серьги, браслетики, колечки.

— Скажут — украл, в тюрьму за доброжелательство посадят.

Степан отвернулся, но Настя резко дернула его к себе. Прохожие оглядывались и понимающе улыбались: ревность!

— Беги! Напроказили, так и в шахту упрячут.

— Не проказили, а мечтали об освобождении от помещиков и царя.

— Так вы даже против царя?! — Настя откинулась и схватилась за грудь, на лице отразились растерянность и крайний испуг. — Как можно?