Братья вольности - Георгий Анатольевич Никулин

— За извещение спасибо, а денег не нужно, — ответил Степан и отошел от Насти, чтобы народ не глядел на них.

Ветерок колыхал занавески на окнах вагончиков. Вдоль поезда навешивали холстину с надписью: «Царское Село–С.-Петербург–Петергоф»[438] — весь проектный размах первой дороги.

Мужики, запевая «Эх, возьмем, возьмем»[439], разом дергали и волокли поезд к паровозу.

Степан уходил, ничего этого не замечая.

Ночью Степан вернулся в Петергоф, написал себе отпускное свидетельство, переобулся в новые сапоги и собрался уходить. Движение разрешалось с шести утра, но он не стал ждать рассвета.

III

Степан был еще в Петергофе, когда в Петербурге усталый фельдъегерь с «естафетой» из Перми не очень ласково был встречен Дубельтом. Сразу послали жандармов схватить Десятова, но его не застали. Устроили засаду. Ждали, пока не стало ясно, что Десятов исчез. Дубельт разнес жандармов, досталось и Лазареву.

— Сбежал! Значит, от вас узнал? — обвинил Дубельт владельца.

Вызванный Лазарев клялся и божился, что все держал в строжайшей тайне, что, видно, совесть тревожила Десятова и тот скрылся. В донесении от штаб-офицера в Пермской губернии говорилось:

«Генваря 7 дня 1837 года. Подполковник Косинский 2-й[440] начальнику штаба корпуса жандармов господину генерал-майору и кавалеру Дубельту.

О открытом злонамеренном предприятии к уничтожению властей и водворению вольности между крестьянами помещичьими, составленном крепостными служителями гг. Лазаревых Пермской губернии Соликамского уезда… служители Чёрмозского гг. Лазаревых завода в числе шести человек под главным распоряжением из числа сих Петра Пóносова, составили злонамеренное общество к ниспровержению властей помещичьих и водворению всеобщей свободы.»

Косинский последовательно описывал свою поездку на завод со Селастенником. Дубельт внимательно читал и подчеркивал важное: «…к ниспровержению власти первоначально ближайших из среды начальников, в последствии же времени мысль сия вырастала и возымел он намерение отторгнуться от власти…»

Дубельт еще раз перечитал воззвание.

Ко всем благомыслящим гражданам российским

Во всех известных странах света не видно таких законов, чтобы граждане государства даны были в неотъемлемое владение таковым же, как они, людям. Но у нас в России, напротив, издревле дворянам и гражданам, имеющим капиталы, предоставлено Российским государством полное право иметь своих крепостных людей, с полным же правом и неограниченной властью (разумеется, в отношении взыскания с крепостных за вины), которая простирается иногда не только от самих господ, но и от равных крепостных людей, установленных господами для управления их поместьями властными начальниками… Какая же причина такого невольничества? Кто дал дворянам право поступать так? На свете сотворено не два Адама, то есть Адам-господин и Адам-раб. Такого не бывало: бог хотел, чтобы между людьми было равенство. Только слепой случай и нахальство сильнейших сделало слабых невольниками.

Иго рабства в России от времени становится несноснее, и дóлжно полагать, что на будущее время будет несноснейшим. Из опытов видно, что причина величия государства есть свобода граждан. Но в России иго рабства в большой силе, следственно, она никогда не взойдет на степень величия.

По сему для блага величия России и потомства ничего более не остается делать, как собрать благомыслящих граждан в одно общество, которое бы всячески старалось о ниспровержении власти присвоивших ее несправедливо и об ускорении свободы. Для сего, благомыслящие сограждане, ниспровергнем соединенными силами невольничество и восстановим свободу и через то заслужим благодарность потомства.

И таким образом теперь развязывается крепко завязанный до сего узел, и, достигая главной цели, могущей доставить притесненным гражданам России свободу, сделаем между собою заговор и приступим к начальному оного основанию.

Селастенник писал Блудову о том же, что и Косинский, но только более бестолково:

…Найденные при обыске бумаги рассмотрены мною вместе с подполковником и признанные нужными приобщены к делу, но актов к составлению упомянутой бумаги не отыскано… И управляющий имениями Лазаревых Поздеев и член их правления Клопов объяснили, что, по дошедшим сведениям о составлении той бумаги, прилагали они старания к отысканию оной, и наконец из числа подписавшихся под бумагой Степан Наугольный выпросил ее у Пóносова под предлогом для подписи желающим, — представил оную управляющему…

— Селастенник путает! По донесению Косинского, нет Степана Наугольного, а если есть, то почему не арестовали? — воскликнул Дубельт и жирно подчеркнул карандашом это имя.

Вместе с донесениями Селастенника Дубельт прочитал «пункты», приложенные к воззванию, — любимое детище Ромашова, — в которых говорилось о клятве «навсегда хранить начатое дело за величайшую тайну». «Пункты» предусматривали избрание председателя, префекта и советников, последним поручалось наблюдение за сохранением тайны; в обязанности секретаря вменялось писание инструкции и писем на особенном языке «сочленам общества и в другие места» и управление денежной кассой; по правилам, члены общества должны были всячески стараться разведывать тайны, касающиеся не только общества, но и посторонних лиц, — тайны, из которых общество могло извлекать что-нибудь для себя полезное. Если общество по подозрению или по ложному доносу приговорит безвинного к какому-нибудь наказанию и «если хотя один из членов знает невиновность подсудимого, то стараться защищать его всеми силами, доказывая невиновность, ложного же обвинителя, разобравши дело, то есть с намерением ли он обвинил или по незнанию сущности дела, судить так же строго, как должен был судиться обвиняемый».

«Пункты» предусматривали и то, что если членов общества разошлют в различные места, то они всячески обязаны будут привлекать к себе новых людей. В случае измены какого-нибудь члена общества, «если оная будет открыта, прочие члены его всячески должны стараться, отыскавши изменника и разобравши дело, достаточно наказать».

— Что-нибудь вроде «братьев Критских»[441]? — спросил статс-секретарь Мордвинов[442], заглянувший «на огонек» в кабинет Дубельта.

— Нет, серьезнее, — ответил Дубельт и показал бумаги.

— Это же мальчишество! — воскликнул Мордвинов, прочитав «пункты». — Назначение префекта, кара за измену!

— Мальчишество? — улыбнулся Дубельт. — Нет, тут вуалировка[443]! За ребячеством в глубине чувствуется влияние какого-то пройдохи.

Пакет, присланный Блудову, Дубельт вскрыл, тщательно сличил бумаги с другими, направил адресату и через несколько дней получил от министра «срочный» доклад. Департамент горных и соляных дел относился к министерству финансов, Канкрин[444] был одновременно главноуправляющим корпусом горных инженеров и от горного надзора также получил донесение о злонамеренных действиях. Перепуганный Канкрин сразу переслал бумаги Бенкендорфу. Скопилась пачка одинаковых докладов.

Донесения Косинского и Селастенника Бенкендорф с Дубельтом обсуждали не раз. То наступало успокоение — случай незначительный, то дело начинало казаться страшнее: заговор не раскрыт и, недоступный для