Фернандо Магеллан. Том 1 - Игорь Валерьевич Ноздрин

моряков. Под ударами волн корабль разворачивало в стороны, кренило так сильно, что матросы горохом скатывались на стены, разбивали в кровь головы. Люди цеплялись за переборки, расползались по трюму, искали безопасные места. Временами каравелла поднималась на дыбы, резко ныряла бушпритом в волны. Казалось, она не выровняется и вместе с экипажем пойдет ко дну. Все мгновенно смолкали, напряженно слушали, не наступила ли вокруг тишина. Но океан шумел, свистел ветер.

Медленно тянулись минуты, о сне забыли. То и дело кто-нибудь принимался читать молитву, к нему присоединялись соседи, всхлипывали, рыдали, давали обеты: исполнить паломничества, отслужить обедни, пожертвовать деньги, убить определенное число Христовых врагов, не выходить в море, если Всевышний позволит избежать неминуемой гибели.

Прошел час, второй. Наступила ночь. Темень сгустилась над братской могилой, редкие вспышки молний озаряли вздыбившиеся волны. Стало жутко. Низкое атмосферное давление вызывало ощущение страха. Скопившееся напряжение требовало выхода – начались истерики. Люди рвались наружу из темного гроба, тускло освещенного масляными лампами. Их хватали за руки, за ноги, валили на дно, били по лицу до тех пор, пока не затихали. Другие кусались, визжали, возбуждали товарищей.

Кто-то сказал, будто адмирала с нотариусом смыло за борт. Десятки людей бросились к лестнице. Альбо вцепился в поручни, задержал лавину. Его чуть не затоптали. Пунсороль визгливым голосом закричал, что видел Эсплету здесь. Забыв о Магеллане, принялись искать нотариуса. Он лежал на полу, бредил. Вид «утопленника» успокоил психоз, но ненадолго. В головах зашумело, в ушах нарастал низкий рычащий гул, тела болезненно ломило. Это был не рев океана и ветра, а предельно низкая бесконечная нота, вызывавшая панику даже у опытных моряков, а ведь половина команды – солдаты, канониры, мастеровые, слуги – впервые вышла в море. Гул нарастал, заставлял бежать. Альбо, Пунсороль с десятком старых моряков закрыли выход. На них рвали одежду, оттаскивали внутрь, но ветераны поднимались, защищали лестницу. Еще миг – и возникла бы поножовщина.

– Братья мои! – перекрывая вопли и ругательства, закричал Антоний в дерущуюся толпу— «Вы – соль земли! Если соль потеряет силу, чем сделаешь ее соленой? Она уже ни к чему не пригодна, разве выбросить на попрание свиньям». – Маленький застенчивый человечек, боявшийся темноты и умиравший от страха в лесу, нашел в себе силы преодолеть стадное чувство паники. В нем проснулся истинный проповедник, зовущий людей за собой не в уютной церкви под звуки божественного органа, а в минуты опасности, когда паства настроена агрессивно, готова убить его. – «Вы – свет мира! – срывающимся от волнения голосом провозгласил отец Антоний. – Не укроется город, стоящий на вершине горы. И горящую свечу, не прячут под сосудом, но ставят на подсвечнике, и светит она всем в доме. Да сияет ваш свет перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела, прославляли Отца Небесного».

Священник поднял тоненькую руку со сложенными перстами. Люди упали на колени, закрестились, запричитали, заплакали. Антоний расправил плечи, заговорил о силе веры, способной творить чудеса, позволившей святому Петру ходить по водам Геннисаретского озера; о человеческом достоинстве – «да не уподобятся они свиньям!»; о промысле Божьем, повсюду спасающем христиан; о них самих, призванных свершить великое дело. Он вспомнил библейских пророков, римских полководцев, героев легенд, рыцарских сказаний. В иное время монах удивился бы светскости проповеди, но сейчас из груди лились искренние простые слова.

Люди притихли, успокоились, было слышно, как по палубе забарабанил дождь. Прилетели издалека сначала глухие, затем резкие и громкие раскаты грома. Наверху все слилось в ровный мощный гул. Он не пугал, приносил облегчение, а капеллан, утешал, ободрял, рассказывал о том, как сорок дней и ночей шел проливной дождь; как поднявшаяся вода залила землю; как Ноев ковчег держался на поверхности. Люди поверили, будто Бог услышал молитвы, послал дождь успокоить бурю. Теперь с ними ничего не случится, ведь Ной плавал при такой погоде полтора месяца.

Изможденные матросы валились на пол, засыпали. Раскаты грома удалялись на юг, барабанный грохот перешел в ровный стук дождевых капель. Судно перестало болтаться, мерно покачивалось. На палубе послышались голоса Гомеса и Барбосы, звавших вахтенных крепить паруса, зажигать потухшие фонари.

* * *

Небо серело, разгоняло мрак, освещало черно-синие волны, широкими нестройными рядами спешащие за громом и ураганом. Мрачное, жуткое зрелище: изрезанное оврагами море, живые холмы с рушившимися в пенных брызгах вершинами, молнии пронизывают океан.

Антоний с Пигафеттой вылезли на палубу. Буря расшвыряла каравеллы. Адмирал приказал зажечь фонарь-маяк на корме, стрелять из пушки, сзывать капитанов к флагману.

Дождь затихал, но волны неистовствовали у бортов, перекатывались через палубу. В воздухе слышалось легкое потрескивание. Антоний поднял голову, заметил слабое голубоватое свечение ноков реев, верхушек мачт. Мокрым кулаком протер глаза, ожидая исчезновения непонятного явления, но мерцание продолжалось. Монах окликнул Пигафетту, показал пальцем на мачты. Итальянец только пожал плечами.

– Святое тело! – радостно воскликнул Дуарте. – Эльм явился в пламени! Мы спасены, это – хороший знак!

Свечение становилось ярче, будто верхушки мачт тлели на ветру, готовились вспыхнуть факелами. Вскоре возникло пламя: божественное, прозрачное, светло-голубое у основания и ярко-белое, с серебристым отливом, на вершине. Оно мерцало, вздрагивало, ползало по мачтам, колыхалось по законам атмосферного электричества. Огненные языки разрастались, затухали, вспыхивали, бегали друг за другом по реям, собирались в звездочки, вытягивались в кисти. Слышались слабое потрескивание, легкий свист.

– Святой Эльм! – восторженно повторил Антоний и счастливо заплакал после тяжелых ночных переживаний. Слезы застилали глаза. Огоньки весело вспыхивали в небе, как посланцы благой вести, знаки покровительства и заступничества. Он слышал, как рядом всхлипывал Пигафетта, как яростно творил молитву Дуарте, как Гомес послал матроса сообщить адмиралу о счастливом знамении.

Глава XXVI

Арест Картахены

На следующий день буря стихла. К вечеру на попутном ветре успели пройти на юг десять лиг. Неожиданно ветер ослабел, потом совсем пропал. Корабли вновь застряли посреди океана. Во время шторма на «Виктории» лопнули тросы, крепящие бушприт к носу судна; на «Сан-Антонио» открылась течь, чуть не испортившая провиант; на «Консепсьоне» смыло за борт плохо привязанный к палубе строительный лес.

С неприятным чувством принимал Магеллан вечерний рапорт капитанов, накричал на Кесаду, потерявшего доски. Сдерживая обиду, испанец сухо сказал: «То – следствие других ошибок!» Адмирал нахмурился, проглотил упрек, сделал вид, будто не понял, кого обвинял Кесада. Холодно, раздраженно приветствовали командующего Картахена с Мендосой. Их корабли чуть не отстали от флотилии, еле нагнали флагман.

Не успели закончить вечернюю службу, как задул встречный ветер, потащил эскадру назад к островам Зеленого Мыса. Спешно свернули паруса,