Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков

осуждению, а их догматизм ничуть не лучше догматизма правых националистов или левых коммунистических начетчиков. Какими же позитивными чертами, по Т. Манну, обладало немецкое общество? Таковыми Томас Манн считал способность переносить страдания и жестокость, которые создали общественный климат, способствовавший процветанию аристократического порядка, культурной дистанции и иерархии. Эти немецкие особенности в «Наблюдениях аполитичного» выставлялись как достаточное основание для великих достижений Германии под руководством истинно национального вождя[535]. Интересной деталью, свидетельствующей о накале политических страстей в Германии, является то, что Манн в «Наблюдениях аполитичного» допускал антисемитские высказывания, он не остановился даже перед тем, чтобы назвать Г. Гейне «акклиматизировавшимся в Париже евреем»[536]. Видимо, национальность Гейне помешала поставить хотя бы один памятник великому национальному поэту.

На деле Веймарская республика не показалась Т. Манну впоследствии такой уж ненемецкой, вскоре он пересмотрел свое отношение к республике. В 1922 г. Т. Манн выступил с речью «О немецкой республике» на праздновании 60-летия Герхарда Гауптмана. В этой речи Т. Манн выступил уже в качестве защитника демократии, чем поверг антидемократическую оппозицию сначала в растерянность, а затем она приступила к активным нападкам на писателя. В праздновании юбилея Г. Гауптмана большинство профессоров и студентов отказалось принять участие, так как Гауптман за 4 месяца до этого выступил с проникновенной речью на траурном митинге на похоронах убитого правыми экстремистами министра иностранных дел еврея Вальтера Ратенау. Это ясно демонстрирует настроения в среде интеллигенции.

После 1922 г. Т. Манн решительно встал на позиции защиты республики, а первоначальное восхищение и сотрудничество с идеологами «консервативной революции» сменилось у великого писателя критическим отношением к ним. Так, в 1924 г. Т. Манн выступил с уничтожающей критикой одного из главных вдохновителей антидемократической оппозиции О. Шпенглера, назвав его «пораженцем гуманности»[537], – это весьма точная характеристика.

«Националистические заблуждения» великого немецкого писателя и гуманиста Манна были отнюдь не случайны, они являются важной приметой времени, правда, чтобы избавиться от болезни национализма, Т. Манну потребовалось несколько лет, однако, чтобы немецкий народ отвернулся от национализма, потребовалась ужасная война.

Немецкий исследователь творчества Т. Манна Г. Боллебек писал, что его опасения «пролетарского терроризма», его проклятия в адрес правительства Эйснера как еврейского господства и тот факт, что Манн приветствовал Капповский путч и высказывался резко реакционно, антисемитски, антидемократически в 1918–1921 гг., объясняются житейскими причинами – опасениями Т. Манна за свою виллу, продовольственные запасы, свою библиотеку, личное благополучие[538]. Впрочем, это никак не относится к вышеизложенным соображениям, ибо те же обстоятельства действовали и на других немцев, и некоторые из них вели себя иначе…

Многие немецкие интеллектуалы нацеливали острие критики против мифов демократии: В. Зомбарт, Э. Трельч, Г. фон Гофмансталь, М. Хайдеггер, К. Ясперс, Г. Зиммель, В. Дильтей, М. Шелер и другие. Каждый из них был первоклассным аналитиком, обладавшим всесторонней эрудицией мыслителем. Непосредственной политической деятельностью интеллектуалы не занимались, а если и брались за нее, как это было с Э. Толлером, Э. Мюзамом, Г. Ландауэром в дни смуты в Баварии, то терпели крах. Впрочем, надо отметить, что наиболее знаменитые немецкие интеллектуалы периода Веймарской республики – М. Вебер, Ф. Науман, Г. Пройсс, В. Ратенау, Э. Трельч, Т. Манн, хоть и относились критически к республике, но в целом ее приняли.

Профессор Гессенского университета философ Эрнст фон Астер (Aster, 1880–1948) отмечал, что в кайзеровской Германии научные и административные элиты и весь старый правящий класс просто отождествляли интересы государства со своими собственными. На этом основании они поделили нацию на две части: «преданную национальным интересам» и оппозиционную, нелояльную, антинациональную, «плохую», с которой надо вести борьбу не на жизнь, а на смерть. В соответствии с этой «патриархально-религиозной солянкой», которая стала официальной доктриной, недостаток «национального чувства» был объявлен самым большим моральным грехом. В 1924–1931 гг. Астер указывал на превращение националистической риторики в подлинную мифологию, новую «метафизику» реакции. Астер писал, что неопределенность многих новых концепций (Volk, Reich) должны были вырабатывать у деклассированных элементов исключительно эмоциональную реакцию на любое «волшебное средство», которое бы апеллировало к их чувству неудовольствия. Астера шокировало, что те же самые люди, которые находили марксизм утопическим, могли поверить в то, что предприниматели добровольно подчинятся «общинному духу». Астер был убежден, что истинная общность миллионов немцев никогда не будет возможна. Те, кто утверждает обратное и полагает, что интересы народа могут быть отделены от интересов отдельных людей, на самом деле прокладывают путь террору меньшинства[539].

Известный немецкий политолог Мартин Грейффенхаген следующим образом объясняет аполитичность немецких интеллектуалов в период Веймарской республики. Если в Англии и Франции наиболее существенной чертой интеллектуалов являлась определенная дистанция по отношению к практической жизни, политике, то аполитичность немецких интеллектуалов проистекала из слабости немецкой буржуазии, которая на все смотрела глазами дворянства. Эта буржуазная самоненависть перешла и к немецким интеллектуалам, привела их к пренебрежению теоретической дистанцией по отношению к происходящему. «Вступая в политику, немецкие интеллектуалы, – писал М. Грейффенхаген, – одновременно выступали против политики в западном смысле слова, то есть против парламента, против партий, против демократической идеи равенства и прогресса»[540]. Политика, как и раньше, когда буржуазия от нее была отстранена, считалась грязным делом, от которого приличный человек должен держаться подальше, чтобы остаться самим собой.

Подход к сходным проблемам в среде русской интеллигенции был, думается, аналогичен, хотя, с другой стороны, ситуация в России радикально отличалась от немецкой тем, что после 1917 г. наиболее значительные русские интеллектуалы если не уехали, то в 1921 г. были высланы из России специальным решением Ленина. В результате интеллектуальный уровень большевизма был очень невысок, большевистская теория строилась на пустом месте, она как бы вовсе выпадала из европейской интеллектуальной традиции, насаждая дикий догматизм, ортодоксию, начетничество, она была наглухо изолирована от других духовных влияний. Германские же радетели национальных мифов многое воспринимали от выдающихся мыслителей прошлого и настоящего, их теории постоянно находились в динамичном взаимодействии с реальностью, всегда имелись возможности для развития, совершенствования, уточнения. Образцом тонкого, умного, аналитического подхода к рассмотрению духовной ситуации в Германии была знаменитая речь известного австрийского писателя Гуго фон Гофмансталя к студентам Мюнхенского университета в 1927 г. В этой речи Гофмансталь говорил о трагическом и ненормальном разделении между политической сферой и духовной жизнью нации. Это разделение, по Гофмансталю, должно быть преодолено. Гофмансталь писал о том, что в Германии множество людей стремится к идентичности веры и традиции, но в отличие от западной традиции, целью этих людей является не свобода, а единение, солидарность, сплочение. «Процесс, о котором я говорю, – писал Гофмансталь, – есть не что иное, как консервативная революция в таком объеме, в каком Европа еще не видывала. Ее целью является форма, новая немецкая действительность, в которой могла принять участие вся нация»[541]. При этом Гофмансталь не рассчитывал на расширение демократии, которая рассматривалась