Фернандо Магеллан. Том 1 - Игорь Валерьевич Ноздрин

под охраной солдат священник обошел соседние деревни, проповедовал слово Божье понятливым хозяевам. Он хотел установить второй крест на возвышающейся над бухтой причудливой горе, но адмирал боялся, что португальцы истолкуют это как посягательство на их территорию, как падран, закрепляющий права пользования.

Пройдут века. На вершине горы возденет руки к океану шестидесятиметровая статуя Христа французского скульптора П. Ландовски. Она станет символом Бразилии, как образ Свободы над Нью-Йорком.

* * *

Рождественские праздники решили провести на берегу. Для торжественной мессы подыскали удобную поляну среди леса у подножия гранитной скалы, расчистили ее, сложили в центре из бревен помост, прикрыли ветками. С «Тринидада» принесли алтарь с литыми серебряными подсвечниками, застелили аналой золотистым парчовым покрывалом. Касика предупредили о мистерии, пригласили принять участие.

В знаменательный день офицеры в парадном одеянии сошли в шлюпки. На берегу в чистых рубашках их ожидала основная часть команды. Несмотря на нестерпимую жару, мучившую испанцев сильнее, чем при переходе через экватор, Гомес с Эспиносой стояли у королевского знамени в тяжелом боевом вооружении. Начищенные до блеска стальные доспехи божественно блистали на солнце, изумляли собравшихся у воды туземцев. Лодки выровнялись в линию, неторопливо поплыли к земле. Когда днища коснулись песка, с кораблей раздался орудийный залп, матросы неистово закричали: «Кастилия! Кастилия!» Индейцы бросились врассыпную.

На суше испанцы построились в колонну. Шествие возглавили Гомес с Эспиносой, олицетворявшие святых архангелов-воителей, Михаила с Гавриилом, за ними – Мендоса, в сопровождении Картахены и Кесады, нес белоснежный штандарт. После дюжины почетных стражников, впереди офицерской свиты, припадая на больную ногу, ковылял адмирал, в алом берете и темно-вишневом плаще-дублете. За командирами шли батальоном команды судов в ярких разноцветных одеждах, соперничавших с окраской попугаев. Туземцы убедились в мирных намерениях гостей, вылезли из кустов, присоединились к маршу.

У поляны, украшенной гирляндами цветов, лентами, зелеными ветками, «пришельцев с небес» поджидал царек, по случаю христианского праздника замотанный капелланами в светлую тряпку. Рядом топталось голое войско. Магеллан величественно обнял касика, пригласил взойти на помост под кумачовый балдахин, где стояло кресло из капитанской каюты. Вождь упорно отказывался. Произошло замешательство. Индейцы обступили касика, окружили бамбуковыми копьями. Магеллан оставил его в покое, поднялся на возвышение, размашисто перекрестился, уселся на трон. Служба началась.

Туземцы теснили испанцев со всех сторон, лезли к алтарю, старались разглядеть на боковых дверцах распятого Иисуса, Деву Марию, Иоанна Крестителя. Когда Санчес де ла Рейна бычьим голосом, окрепшим на свежем мясе и фруктах, призывал паству встать на колени, индейцы опускались на траву, водили руками по телу, повторяли крестное знамение. Дикарям казалось, будто пришлые боги просят у своего покровителя дождя и богатого урожая, что их верховный владыка сильнее разбежавшихся в страхе лесных духов, коих уговаривали сжалиться, привести тучи. Магеллан глядел на коленопреклоненных туземцев, млел от восторга, наивно полагал, будто Благодать снизошла на детей природы, они стихийно уверовали в Спасителя[18].

Вечер опустился на бухту Святой Люсии. Мокрый от пота Санчес де ла Рейна закончил мессу. Все облегченно вздохнули. Но на этом празднество не прекратилось. Адмирал поднялся с помоста и долго, с трудом подбирая слова, теряя мысль и повторяясь, наставлял собравшихся, в том числе и туземцев, на правильный путь в новом, 1520 году. Карвальо переводил благие мысли командующего аборигенам. Индейцы утратили интерес к мессе, стали расходиться. Матросы раздраженно и нетерпеливо переминались с ноги на ногу, ждали обильного ужина со знатной выпивкой. Фернандо поучал, пересказывал проповеди Антония, и не было рядом никого, кто бы мог одернуть его, прекратить надоевшую болтовню.

Де ла Рейна воспользовался паузой и к всеобщему облегчению вторично грянул «Отче наш», осенил паству крестом, сошел с амвона. Это послужило сигналом морякам. Они шумно заговорили, послышались шутки и смех. Магеллан обиделся. Офицеры первыми покинули поляну, за ними последовали команды судов. Испанцы возвращались нестройной колонной за поникшими архангелами, небрежно на плечах тащившими штандарт. Адмирал задержался с касиком, приглашал поужинать на «Тринидаде». Властитель отказался. Осторожный попался дикарь, благоразумный.

Толпы новообращенных селян танцевали вокруг креста, по-своему подражали белым существам. В сопровождении набожных моряков, с песнопениями и молитвами, капелланы понесли в гавань раскрытый алтарь. Там их встретили отдохнувшие товарищи, подхватили ношу, устроили крестный ход, потаскали носилки взад-вперед от мыса до мыса, распугали свирепым видом и громкими голосами туземцев, погрузили в лодку, укатили на корабли.

После праздничного ужина, когда ночная мгла скрыла от глаз берег и прохлада разлилась над водой, а воздух застыл, стал вязким и терпким, на каравеллах зажглись желто-коричневые восковые свечи, запахло ладаном. В это время на судах в многочисленных корабельных семьях особенно задушевно звучали слова о трагическом и счастливом женском предназначении родить младенца, коему уготовано быть принесенным в жертву в искупление общих грехов. Знать об этом и не суметь спасти сына – не в этом ли горе матери? Какое дело Марии до человечества, если сына через тридцать три года подвергнут самой унизительной и жестокой казни рабов? Не потому ли так печально смотрит она с походного алтаря?

Офицеры плакали с матросами, ползали на четвереньках по палубе, обнимались, целовались, давали обеты и клятвы. Отец Антоний заламывал руки над головой, рассказывал о чудесных знамениях, предвосхитивших рождение Христа; о навестивших Спасителя волхвах, принесших щедрые дары; о бегстве семьи в Египет от ужасного Ирода, приказавшего убить в Иудее младенцев мужеского пола, чтобы не потерять власть в борьбе с новоявленным святым; о первых годах жизни Иисуса, диспутах с фарисеями и книжниками; о непоколебимой вере в правоту предначертанного пути, о муках и лишениях во имя цели.

Растроганный Магеллан освободил Барбосу, обнял шурина в знак прощения. Христос завещал простую, но великую истину – «Возлюби ближнего, как самого себя», – велел прощать грехи врагам, не говоря уж о родственниках.

На «Сан-Антонио» Санчес де ла Рейна пугал моряков геенной огненной за распутства на берегу и неподчинение начальству, напоминал о том, будто Бог установил должности на земле и на небе; добрыми словами отзывался о Картахене и де Косе. Мескита настороженно следил, как бы доминиканца не занесло в сторону подстрекательства к бунту. Хитрый священник умело избегал острых углов, тонко будоражил паству.

Несмотря на обилие выпитого вина, ночью никто не сбежал на берег, не пустил женщин на каравеллы. Шла всенощная, продолжалось внутреннее очищение команд, люди готовились плыть в неизвестность к Южному морю, где Господь зачтет им в напастях искреннее покаяние.

* * *

Каравеллы светились мерцающими огоньками, над гаванью разливалось торжественное пение, прерываемое таинственными, непонятными монологами. Индейцы подходили к воде, гладили уснувшее море, смотрели на чернеющие материнские